ЦЕЛИ И ЦЕННОСТИ

Педагогика в нюансах и полутонах

Литература по специальности... Сколько ее выпускается в последнее время! В одних книгах учат, что нужно делать, в других говорят о профессиональных рисках. Но книги по педагогике – особая группа. С одними авторами соглашаешься, с другими – споришь, третьи оставляют тебя равнодушным... А книга Анатолия Берштейна «Что подвластно воспитанию»* запоминается тем, что заставляет вспомнить свою педагогическую практику, посмотреть на прошедшие события с новой точки зрения. 

…«Дети всегда благодарны взрослым за снисходительность»,.. – пишет автор. И мне сразу же вспоминаются многочисленные рассуждения старших коллег, утверждавших, что дети неблагодарны. Кто прав? Впрочем, за свою жизнь в школе я не встречала неблагодарных детей. Поначалу казалось, что кто-то из них не ценит моих усилий, а потом понимала: я просто что-то важное в этом ребенке не заметила, не почувствовала, недооценила. Может быть, снисходительность к детям рождается от понимания их? В чем выражается детская благодарность? В памяти всплывают сотни историй – таких разных, таких похожих… Но я никогда не стремилась быть к детям снисходительной. Потому что снизойти можно лишь до того, кто слабее тебя, а дети, по-моему, гораздо цельнее, а значит, сильнее взрослых. Была требовательной, иногда – даже властной. Но мои ученики меня принимали и позволяли быть собой. Я им очень благодарна за снисходительность…

…«Учителя так много общаются с детьми, что невольно становятся похожи на них… Только обидчивы вдвойне»… Почти все мои друзья – педагоги. Я люблю в них проявления детскости, но не обидчивость. Она мне кажется одной из отрицательных сторон эмоциональности. Да, дети быстро обижаются. Но и быстро прощают. Вот это-то взрослым дается труднее всего: понять, что обижаться проще, чем научиться прощать. Раньше казалось забавным наблюдать, как коллеги жаловались на школьников: «Они меня совсем не уважают! Списывают, ничего не учат, снова урок сорвали!» Теперь думаю, что им нужна была психологическая помощь, ведь так учителя, возможно, говорили о своей обиде, которая сродни детской. Обида… Признак неуверенности в себе, недолюбленности. Простить – значит быть сильным, великодушным. Простить другого проще, чем себя…

…«Личность складывается по кирпичикам,.. по оригинальному архитектурному проекту»… А вот с этой фразой я и соглашаюсь, и не соглашаюсь. Конечно, личность уже есть в каждом ребенке! Однако она не состоит из кирпичиков, она растет, вопрос лишь в том, становится ли при этом человек сильнее, совершеннее, или слабеет, из-за того что мы вмешиваемся в его воспитание? Хорошо, что мы с автором не начнем разбираться в терминологии – тогда мы быстро ушли бы от сути вопроса. Потому что я согласна с ним в главном: попытки формировать личность не приводят ни к чему хорошему.

…«“Мы должны формировать личность” – заявляют многие учителя. Какое самомнение!»... Самомнение учителя – особая тема. Оно проявляется не только в школе, но и дома, и с друзьями. В любой компании легко заметить учителя, который, как известно, всегда прав. Но без высокой (завышенной?) самооценки разве продержишься в школе? Ведь приходится постоянно командовать другими людьми, руководить ими – чем не простор для самоутверждения, увы, за счет учеников?

Встреча автора с Булатом Окуджавой. Уговорил поэта прийти в школу – просто пришел к нему домой и попросил. Тут высокая самооценка помогла – ничего без нее не добьешься! На вопрос Булату Шалвовичу, почему тот, проработав шесть лет учителем литературы, ушел из школы, услышал: …«Я любил детей, любил литературу, любил ее преподавать… Но не любил учительскую»… Вспоминаю учительские, в которых пришлось когда-то и мне готовиться к урокам. В некоторые не хотелось приходить даже за журналом – посылала детей, только бы не быть там ни минуты. В другие с удовольствием бежала каждую перемену: попить чаю, посоветоваться, услышать школьные новости. Не сплетни! Иногда приезжаешь в школу, заходишь в учительскую – ковры, мягкие кресла, цветы… и ни одного человека. А в другой школе видишь полностью противоположную картину: в учительской шумно, туда с легкостью и желанием идут и учителя, и ученики, и даже родители; в уголке – уютный столик с чайником, чашками, простенькими сладостями. Как делаются такие учительские? Кто сложил в них атмосферу добра?

…«Интереснейшая и загадочная процедура – поиск своего ученика и поиск своего учителя. У Курта Воннегутта в «Колыбели для кошки» группа «своих» называется «карасс». Карасс – не каста. Он всегда открыт для других. В него можно войти, посмотреть, если понравится – остаться. Никакого масонского посвящения. Никакой отличительной значимости. Никакой ограничительной значимости. Никаких ограничений по происхождению или образованию. Просто нужно очень захотеть остаться. Почувствовать: да, именно здесь, с этими людьми мне хорошо и интересно»…
Главка, из которой взята последняя цитата, напомнила о самом важном для меня – о проекте Парк-школа, который когда-то создавали вместе с друзьями (взрослыми и детьми). Его смысл предельно прост: узаконить право выбора детьми учителя, у которого они хотят учиться. Выбора постоянного, а не во время школьного «Юрьева дня» – в начале года или четверти. И право детей прийти, посмотреть и остаться. Или уйти, а потом вернуться, когда настанет время.
Наш вариант Парка просуществовал десять лет; создать что-то новое пока не удается. Идея продолжает витать в воздухе, меня часто зовут провести семинары, мол, хотим создать школу-парк у себя. А потом – тишина, словно и не было желания сделать такой проект.
В чем же дело? Возможно, в нежелании (страхе?) взрослых делегировать детям возможность выбирать себе учителей. Это бьет по самолюбию взрослых, которые почему-то считают, что выбирать (темы занятий, книги для чтения, фильмы для просмотра) могут и должны только они. Услышав о концепции Парк-школа, все обычно задают один и тот же вопрос: «А если дети не выберут важные школьные предметы? Они не научатся читать, считать! Не смогут сдать ЕГЭ, не поступят в институт!» Может быть, на самом деле меня хотели спросить совсем о другом: «Что буду делать я, если дети меня не выберут? Смогу ли справиться с этим? Смогу ли простить детям их выбор?» Это серьезные вопросы, но их не задашь публично, особенно, если не очень уверен в своих силах.
Только неуверенность заставляет школы отбирать для себя учеников по заранее заготовленным шаблонам-тестам: умных, талантливых, сильных. Каждому учителю хочется работать только с теми, кого он точно сможет научить. Возможно, это вполне естественное человеческое желание, с которым не стоит бороться? Но что же тогда отличает настоящего педагога от дилетанта, подчиняющегося своим стра­хам?
Каждый учитель выбирает себе учеников. Не за счет системы предварительного тестирования, а на подсознательно-эмоциональном уровне: с одними детьми хочется общаться больше, с другими?– меньше. При этом хороший педагог может захотеть общаться и работать с каждым выбравшим его ребенком. И способен не обижаться на тех, кто не выбрал тебя в друзья, для кого ты не стал (не смог стать?) значимым взрослым. А это очень сложно.

…«К счастью, учитель – актер второго плана. Яркий и запоминающийся. Но время и место его присутствия в жизни ученика ограничено по сценарию»…

PS.

Впрочем, вряд ли можно понять книгу, услышав рассказ о ней. Вот несколько авторских размышлений – прочтите, почувствуйте. 

---

*Анатолий Берштейн. «Что подвластно воспитанию». Издательство «Образовательные проекты», СПб,  2012 г.

Анатолий Берштейн. «Что подвластно воспитанию».

Фрагменты книги

Детство – как некий заповедник человеческой жизни. И пускают туда не всех. В охранную зону допускаются лишь те, кто по-настоящему чувствует хрупкость и ценность того, что охраняют. Кто сам, несмотря на возраст, сохранил заповедные черты. Кто сродни этой зоне. Кто, как чуткий барометр, способен улавливать колебания души, мучительные изменения роста ребенка. Дети вырастают и покидают зону. Сталкеры-учителя остаются. Это их жизнь.

Что такое – найти общий язык с детьми? Это перейти на их язык? Или заставить разговаривать на своем? Или найти какой-то средний?..

С детьми надо разговаривать конкретно – об их проблемах, на понятном им языке, проходя по их кругам, но так, чтобы эти круги стали спиралью и незаметно, круг за кругом, без специальных разговоров о высоком, поднимались вверх, медленно, но зримо преодолевая земное притяжение.

С детьми надо разговаривать бесцельно, тогда можно приблизиться к цели.

С детьми надо разговаривать дробно. Может быть часто, может быть реже. Но дробно. Диетически. То есть в щадящем режиме. Иначе они не переваривают ВСЕ и, как младенцы, срыгивают. А то и весь рацион – насмарку.

На самом деле с детьми надо научиться молчать, а не комплексовать, заполняя паузы чем-то вроде болтовни массовика-затейника (или, что еще хуже, философа-наставника).

Говорят, что вредно переучивать левшу на правую руку. Происходят какие-то нежелательные психические изменения. Не значит ли это, что столь же опасно вообще переделывать человека? Пластическая операция с помощью воспитания. Кто-то хорошеет, кому-то удается скрыть свое уродство, а кто-то теряет себя, свое лицо, раздваивается. Бывает, что происходит реакция отторжения.

«Учитель – тоже человек». Дети этого не понимают. Для них учитель – или обычный учитель, или необычный человек. Человек – почетное звание, которое дети присуждают учителю.

Нельзя педагогику разложить на атомы, а педагогический процесс свести к банальной химической реакции. Человеческие отношения не удается выразить в виде уравнения: то, что по науке должно выпасть в осадок, может, наоборот, неожиданно улетучиться как газ.

...учителя делятся на тех, кому интересны дети и на тех, кому интересны ученики.Быть может, если учитель любит в детях только учеников, значит, на самом деле он не любит никого и ничего, кроме своего учительства.

Кстати, бывают еще учителя, самовлюбленные в детей.

 Есть определенное, практически непередаваемое словами ощущение педагогической профессии изнутри. Можно сколько угодно размышлять о ней, создавать те или иные модели педагогического поведения, вырабатывать холодным умом педагогический стиль… Но все не нужно, если в душе есть огонь, и все напрасно, если его нет.

...И бессмысленно сравнивать, что мы – детям, что они – нам. Что больше весит: килограмм железа или пуха? Они отдают, что могут. А мы – что можем, и еще – что должны. Иногда нам все же кажется, что неизмеримо больше. Но это оптический обман.