РОДИТЕЛЬСКИЕ ИСТОРИИ

Наш черный «феникс» Ронька

Арсению и Анне

Собака появилась у нас в доме от моей бесхребетности. В начале сентября, когда отмечали день рождения сына – вообще родился он в августе, но ребят тогда собрать непросто, – он пришел со двора в слезах и выкрикнул: «Там в сумке принесли щенков. Если не возьмешь сейчас, завтра принесу любого!»
Щенок был черный, с коричневыми лапами и бровями, лобастый, с крошечными поросячьими ушками. Вечером, когда пришли гости – человек двадцать пять: друзья сына и мои подруги с детьми, мы его закрыли в пустой комнате. Однако узнав, что в квартире есть собака, дети стайками врывались в темную комнату к ошалевшему щенку, борясь за право его погладить. «У собаки будет стресс, и она вырастет истеричной», – припечатала одна из моих подруг. Кто бы тогда знал, как она окажется права!
Друзья сына каждый день заходили после школы поиграть с собакой, и как-то еще детсадовский приятель Костя предложил: «А назовите ее Роня. Я вчера фильм смотрел “Роня – дочь разбойника”». Щенок благодарно лизнул Костину руку и напустил очередную лужу. На том и порешили. Но самое странное, что с тех пор собака полюбила Костю наравне с нами: она всегда дежурила под дверью, когда он только приближался к подъезду, а потом, встречая, подползала к нему по полу, оставляя влажный след. «Мам, я теперь понял, что значит писать от счастья»,– прокомментировал сын.

***

Безмятежная радость от щенка в доме поколебалась, когда Роньке исполнилось два месяца. «Я подошла к вашей двери, и собачка меня облаяла», – торжественно сообщила мне как-то лифтерша. С этого момента покой кончился. Ронька пронзительным лаем встречала каждый шорох на лестничной клетке, с готовностью откликаясь на все, что происходит далеко за пределами подъезда. Если во дворе перелаивались собаки, Ронька немедленно включалась с шестого этажа. Еще приближаясь к дому, я всегда слышала ее голос. Лаяла она и когда кто-то из нас быстро перемещался по квартире; лаяла, когда приходили гости; лаяла, когда сидела дома одна. Соседей спасало лишь то, что одна Роня оставалась редко: свекровь мало выходила на улицу.
У Рони была очень красивая мордочка, а сама она, хотя и маленькая, дома казалась значительной. Все менялось, стоило ей выйти во двор. Там она превращалась в тощего испуганного зверька непонятного происхождения. При этом у народа она неизменно пользовалась популярностью, хотя прогулки наши исчислялись почти секундами. Глядя на нее, я с изумлением обнаружила, что животные подвержены тем же психическим расстройствам, что и люди. У собаки явно прослеживалась мания преследования. Она ненавидела гулять в темноте, но и днем, торопливо сделав все необходимое, Ронька, задыхаясь от ошейника, яростно тянула в сторону подъезда. Она нетерпеливо оглядывалась, чихая и кося фиолетовым глазом. «Вороной! – смеялись ребята-студенты.– Смотри, какой рысью идет!»

***

Болела Роня много и сильно. Каждый раз врачи предупреждали, что может не выжить. А кроме того, она и «по жизни» была невероятно аварийной: ее болезни возникали буквально на пустом месте. Первым мы пережили энтерит. Ей было шесть месяцев. Стоял февраль, на земле можно было найти много интересного, к тому же подмороженного, стоило только разгрести черным кожаным носом белый и влажный снег.
Две недели я спала урывками днем, после работы, потому что ночью приходилось держать собаку на руках в одеяле. Так она не пыталась встать. Дважды в день надо было возить ее на капельницы и уколы. Мы поняли, что, похоже, Ронька выкарабкается, когда она впервые за болезнь попыталась ухватить за палец врачебную руку со шприцем. Когда мы выходили из кабинета, врач не без сочувствия спросил: «Ради мальчика собаку выхаживаете?» Я не нашлась что ответить. Выхаживала я ее просто ради того куска жизни, который в ней был. А мне его вручили для хранения. Вот и все.
И до болезни наша ярая Роня была вегетерианкой – сырое мясо сразу стала отодвигать на край миски. После энтерита это закрепилось окончательно. Страстно любила квашеную капусту и бананы. А на даче поедала клубнику с грядки, запивая парным молоком, – «казенное» стала потреблять лишь в старости.
Если на наш участок заходили чужие, она готова была разорвать их в клочья. И наверное, очень удивлялась, что ее ругают и запирают в доме: ведь она изо всех своих мелких сил старалась нести вахту. Когда мы уходили и она оставалась одна, она не лаяла, не визжала, а тоскливо и протяжно выла. Услышав пару раз этот вой, мы старались не доставлять соседям лишний раз такого удовольствия. Однако поездки на дачу пришлось прекратить – последние годы Роня оставалась летом в городе, – потому что почти каждая из них кончалась операционным столом.
Однажды у свекрови на даче вдруг поднялась температура, и они с дом­работницей Наташей и собакой спешно эвакуировались. В метро на эскалаторе Роня стала елозить на руках, требуя, чтобы ее спустили, что свекровь и проделала: домработнице она Роню не доверяла. На эскалаторе при сходе собачья лапа въехала в металлические зубья. Когда я пришла забирать из метро всю троицу, вид их был страшен. Наташа сказала, что Роня истошно кричала, эскалатор остановили и их всех чудом не затоптали. У свекрови было предынфарктное состояние. Роне ампутировали остаток пальца.
Потом ей удалили матку, а через год – грыжу, которую Роня «налаяла».

***

Кормление собаки считалось у нас женским делом – сын давал ей еду от случая к случаю, он, как правило, ходил с ней гулять и следил за наличием воды в ее блюдце. Но он всегда первым замечал любой непорядок с собакой. И как-то он сказал: «Мам, у Рони растет опухоль под глазом». В ветклинике нам сообщили, что у собаки флюс, сильное нагноение и надо срочно удалять несколько зубов. Ей было к пятнадцати годам, и врач предупредил, что из общего наркоза она может не выйти.
Когда мы вернулись домой, я отнесла почти бездыханную Роньку на диван в темной комнате и пошла снимать пальто. Через минуту мы услышали странный шлепок, вслед за которым в коридоре, раскачиваясь на худых коричневых лапах – их сын за схожесть называл «сухие ветки», – в полной прострации появилась Роня.
А вскоре ее впервые парализовало. Она не могла встать с подстилки, задние лапы не разгибались – их как будто заклинило. Она не ела и молча смотрела на нас огромными черными глазами. Я смотрела на нее и капала слезами, а сын, как всегда, организовывал «оживление». И она встала, в промежутках между обострениями остеохондроза проявляя свою прежнюю прыть.

***

Когда сыну было двенадцать, я обнаружила, что в семье ожидается прибавление. «Девочка», – твердо сказала одна из акушерок до всех ультразвуков. Можно представить, какой ужас меня охватил перед Рониным характером, однако отдавать собаку нам и в голову не приходило, да и кому ее такую отдашь?
Но Роня сама побаивалась дочку. Зная свой вспыльчивый нрав, с большим запасом огибала выпавшую из кроватки игрушку. И позже, когда девочка стала ходить, собака боялась приблизиться к ней. Когда дочери исполнилось два года, как-то слышим, из комнаты доносится: «Оня... Лоня... Уоня...» «Букву «р» произносить учится», – догадался сын.
Дочка с детства относилась к собаке с полным пониманием. Мы всегда смеялись, когда удавалось подловить Роньку во время утреннего чесания спины. Она бешено каталась по дивану, делая смешные гимнастические упражнения для позвоночника, и замирала на полувздохе, если замечала, что на нее смотрят. «Пошли, – строго сказала однажды девятилетняя дочь. – Она стесняется: считает, что это женское». Дочь уважала, что Роня здесь появилась раньше. А как-то после просмотра по телевизору «Дог-шоу» дочь деловито спросила: «Мам, а нельзя организовать «Дог-шоу» для собак, которые мало что умеют?» В четырнадцать дочка увлеклась фотографией, и ее главной моделью стала Роня. Только собака всегда боялась вспышки, даже если сидела во время «сессии» у меня на руках.

***

Дети взрослели, а собака старела. Однако набор болезней Ронин организм исправно разнообразил. У нее кончились параличи, но началась тяжелая эпилепсия: во время приступов ее утлое длинноногое тело сжималось и разжималось, как будто в бешеном беге. У мучительной Ронькиной болезни для нас было одно положительное следствие – у собаки вдруг сделался хороший характер: она перестала нервно откликаться на любые внешние раздражители, приветствовала приходящих дружелюбным вилянием хвоста, после чего мирно отправлялась в свое «гнездо» – так мы называли ее новомодный лежак с бортиками.
Я часто уезжала и каждый раз говорила ей: «Дождись меня, пожалуйста». И она дожидалась.
Летом после двух тяжелых приступов собака с трудом пришла в себя. Сутки не ела, задыхалась. Но все понимала, молча глядя на нас глазами без зрачка. Нам говорили, что мы зря мучаем собаку – надо усыпить. Может, так оно и было, но пока она все понимала, об этом не было и речи. Ей начали колоть сильные лекарства – а нам всем надо уезжать. И вот Ронька, наш тощий черный «феникс», опять воскресла. С ней осталась родственница. Жили они тихо, по режиму, без громкой музыки, телефонного трезвона, гостей и ночных бдений – и все прошло спокойно.
Был конец августа, и вдруг наступила страшная жара – градусов за тридцать. Три дня собака держалась, а на четвертый одышка стала стремительно нарастать. На следующий день Роня уже ничего не ела, но еще надеялась: жадно слизывала с ложки смешанные с медом толченые таблетки. А к вечеру вдруг резко от них отвернулась.
Я уложила ее на лежак, голову ей подняла повыше, на свернутую в рулон старую простыню. Сама накрылась одеялом и села рядом. Собака стала дышать поспокойнее, пару раз пыталась встать – хотела, наверное, на балкон, но сил становилось все меньше. Вдруг она три раза тоненько и тихо пролаяла. А дышать стала еще спокойнее и реже.
Умерла Роня в пять часов утра. Она была очень красивая, и человек, который приехал ее забирать, сдернул простыню и молча на нее смотрел – наверное, не был уверен, что она мертвая.

***

Прошло всего две недели после Рониной смерти, а у меня чувство, что миновали годы. Так бывает, когда случается что-то очень серьезное – хорошее или плохое. Хотя, входя в квартиру, я по-прежнему жду ее появления в коридоре, убираю тапочки, брошенные кем-нибудь из детей на ее «трассе» к балкону – так я делала много лет, чтобы она не споткнулась. А сын сказал, что все так же боится резко открывать дверь из ванной – под ней Ронька обычно лежала, когда кто-то мылся.
Роня пробыла с нами полных девятнадцать лет и умерла в лето, когда сыну исполнялось тридцать, а дочь поступила в университет. Дети встали на ноги, и теперь она могла уходить.