Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №21/2008
Третья тетрадь
Детный мир

НЕЗАДАННАЯ ТЕМА


Львова Наталья

Мост над Ягошихой

Впервые я задумалась о смерти в три года. Недалеко от нашего дома был высокий овраг, где текла маленькая мутная речка Ягошиха, не замерзавшая даже зимой. Мост над оврагом, по которому нам с мамой часто приходилось ходить, был наполовину разобран, и сквозь гнилые балки страшно сосала мое сердце высота. Я всегда, особенно во сне, боялась, что она затянет меня и я безвозвратно улечу вниз, в гнилую речку.
И вот однажды я уронила с моста моего резинового бегемота. Но он не провалился совсем, а застрял на одной из балок. И мама, решив, что я убиваюсь по игрушке (а я захлебывалась страхом высоты и каким-то еще более жутким, но пока безымянным чувством), полезла за ним.
Это был самый большой ужас моей маленькой жизни. Мне показалось, что мама сейчас улетит туда же вслед за резиновым бегемотом. И уж ее-то, конечно, никакая балка не спасет.
«Хватит реветь! Я же тебе его достала!»
Мы уже выбрались с моста и шли между гаражами. Под ногами была булыжная мостовая. Я плелась за мамой и смотрела, как мои слезы падают на брусчатку. И вдруг меня пронзила мысль, которой я до этого не знала. Я поняла, что когда-нибудь мама умрет. А через секунду – первый раз в жизни  – что однажды это неминуемо случится и со мной.
До сих пор, когда думаю о смерти, первое, что возникает в уме, – сизые булыжники, очень близко от глаз, с высоты трехлетнего роста.
В тот день меня фотографировали. Белое платье в крупный горошек. Резиновый бегемот, которого я держу совсем отстраненно, на отлете. И взгляд. Взгляд человека, который только что впервые осознал смерть. А показываешь кому-нибудь эту фотографию  – умиляются: «Надо же, какая серьезная девочка».
Назавтра в детском саду мы играли. Моей игрушкой был желтый пластмассовый еж на железных колесиках. Я возила им по линолеуму, оставляя черные полосы, и неожиданно посреди игры сказала как бы от лица этого ежа: «Мы все умрем, умрем, умрем!»
Тут же все мои товарищи, не сговариваясь, схватили своих зверей и дружно переместились в другой угол. Молча. И какое-то время ко мне никто не подходил, как к заразной.
Так я поняла, что про смерть – это неприлично. И замолчала о ней на долгие годы. Но думала-то каждый день. Как самураи. Гораздо позже я узнала, что эти мысли должны делать жизнь яркой и полноценной. Мою они лишь отравляли. И не было никого, кто бы поговорил со мной. С кем бы я могла поговорить об этом. Взрослые отмахивались: мала еще. Дети в суеверном страхе разбегались. Читать я еще не умела. Так в возрасте трех лет я осталась один на один с самым страшным человеческим вопросом.
Он поселился во мне привычно и неотступно, как элемент пейзажа, как страшный мост над Ягошихой, который был виден отовсюду и всегда подспудно присутствовал во всех моих детских делах.
Конечно, не было у меня тогда (и не могло быть) никаких внятных представлений, рассуждений, мыслей. Это сейчас, пристально вспоминая детство, я могу что-то сформулировать, попытаться подобрать слова. Например, что своей смерти я боялась гораздо меньше, чем смерти близких. Точно помню, как лет в семь, узнав о существовании ядов, мечтала раздобыть пузырек и отравиться, чтобы не видеть, как умрет бабушка. Про свою смерть я думала, как позже выяснилось, в стиле киников: раз меня тогда уже не будет, то некому будет ее бояться. И потом, я была уверена, что со мной это произойдет очень-очень нескоро, а значит, я еще успею что-нибудь понять.
О том, что взрослые, а особенно старые, кое-что знают о смерти, я догадывалась. Неизгладимое впечатление на меня произвели в свое время разговоры бабушки с соседками. Потягивая чай с блюдца, они мирно обсуждали, кто из знакомых уже «отправился». Это слово произносилось столь буднично и спокойно, что я не сразу догадалась, о чем речь. А когда поняла – поразилась: неужели они совсем не боятся? С
детской прямотой я задала им этот вопрос, за что меня тут же изгнали с кухни, а бабушка потом наедине долго ругала.
В детстве я думала, что эта тема запретна только для детей. Теперь я знаю, что в нашей культуре вообще не принято говорить о смерти. Это дурной тон как в детском саду, так и во взрослой компании. И я до сих пор не могу понять – почему. Ведь это так нужно. И в принципе возможно.
Недавно я смотрела документальный фильм о Тибете. Действие происходит в маленькой горной деревеньке. Умирает один крестьянин, и мальчик, случайно оказавшийся рядом, спрашивает старого учителя, что такое смерть. Весь фильм посвящен ответу на этот неизбежный детский вопрос. Учитель читает мальчику древнюю книгу, которую в Тибете знают даже неграмотные, причем знают с самого детства. Книга обращена к человеку, находящемуся на грани смерти. В ней есть, например, такие простые слова: «Не бойся, ведь сейчас ты уже ничего не можешь изменить». И еще: «Ты не один, ведь смерть происходит с каждым».
В этих словах нет ничего сложного, ничего такого, что не в состоянии понять ребенок. И о чем при желании не смог бы сказать ему взрослый. И я точно знаю, что, может быть, не этих именно слов, но вот такого простого и спокойного разговора о смерти мне не хватало всю жизнь. Начиная с трех лет.

Рейтинг@Mail.ru