ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ

Постарайтесь передать опыт возвышающей жизни

У нас нет никакого другого способа защитить детей, помочь им вырасти людьми, кроме как самим быть людьми. Настоящая беда начинается там, где онтологическое в человеке подменяется психологическим, где нарушаются пропорции значимости вещей и явлений в жизни.
«Зло есть изолгание бытия», – писал Бердяев. Когда реклама выстроена так, что главной целью жизни подразумеваются деньги, когда телевизор говорит, что лучшая жизнь – это жизнь со скидками и без лимитов, происходит именно это: изолгание бытия.
«Если ребенок воспитывается в небрежении к ценностям, появляется проблема небрежного отношения к жизни», – пишет Татьяна Бабушкина. А небрежное отношение к жизни – это серьезнее, чем просто надписи на стенах подъезда и неуважение к старшим.
«Какая-то косность сковала два поколения и научила детей небрежному нравственному проживанию, – говорит Бабушкина. – И опыту отрицания всего, что не выходит доделать сразу с чувством и умом. Как некогда и навсегда брошенные сотни строек, больниц, целые железнодорожные ветки…»
Этот антипейзаж знаком каждому из нас. Но будем иметь смелость признать, что на самом деле это еще и, увы, ландшафт общей духовной жизни страны, то пространство, которое, говоря словами Бабушкиной, воспитывает «духовных детдомовцев». В этом антиландшафте смешалось все: и дом не дом, и семья не семья. «Сегодня в семье разучились даже совместно праздновать, – пишет Бабушкина. – В праздник допущены официальные развлекающие телефигуры. Это же вторжение в таинство…»
И может быть, все что мы можем – на свой страх и риск восстанавливать порушенную иерархию, восстанавливать или наново создавать традиции, но прежде всего – дать себе труд жить осмысленно и всерьез, различая подлинное и ложное и не участвуя в «изолгании бытия». Без этого просто ничего не получится – ни в воспитании, ни в нашей собственной жизни.

Для меня сейчас проблема детства ближе проблемы ребенка, как бы странно это ни звучало. Здесь можно упрекнуть в некой отстраненности от доли конкретного ребенка. Но скорее это есть проникновение, переосмысление живого каждодневного опыта, накопленного с годами. Это позволяет однажды прийти к точке, с которой можно взглянуть на детство как на вечное, неумирающее и услышать собственный голос внутреннего моления о детстве.
Не обладая внутренней глубиной сопереживания уже былого, нельзя оценить значимость живущего сегодня. Тогда вообще упускается возможность видения проблемы детства и взросления, осознание перемен, особенно если говорить о конкретных детях. Дело в том, что наши подростки живут в подростковом мире взрослых людей. И конфликт неисчерпаем.
Я не историк, но, как мне кажется, такое состояние подростков рождено двадцатыми годами XX века. Вместе с волной смертей, репрессий, эмиграций ушло знание корней и вершин человеческого роста. Как Испания, по подсчетам историков и антропологов, полностью сумеет преодолеть губительные последствия инквизиции – уничтоженный генофонд нации – лишь еще через век, так и нам предстоит долго и упорно восстанавливать то, что натворили предки. Есть и сейчас люди, которых по праву можно назвать носителями духовных устоев нации, но они уходят, а заменить некем...

…Современные подростки родились, получив комплекс духовных детдомовцев, у которых нет прошлого. У них нет опоры предшественников, за счет которой возможно устраивать свое сегодняшнее бытие. У них нет будущего, которое отметено скепсисом беседующих на кухне родителей. А о чем беседуют родители? Память пластична и сохраняет то, что нам выгоднее помнить. Родители вспоминают юность, которая не может не быть прекрасной. Родители родителей чтят собственный жизненный подвиг...
Какая-то косность сковала два поколения и научила детей небрежному нравственному проживанию, обращению к нравственности для внешнего слушателя. И рядом с этим – опыт отрицания всего, что не выходит доделать сразу с чувством и умом. Как некогда и навсегда брошенные сотни строек, больниц, целые железнодорожные ветки…
Вот и наши дети хотят быстро, наскоком достичь неясного и желанного. Так же, как и их родители, они хотят решать проблемы отстраненно-механически, на внешних уровнях, чтобы не погружаться в смысл. Но ведь какие-то ценности должны быть вне времени. А сейчас дети погружены в абсурд небескорыстного невежества, которое выгодно взрослым. Именем Достоевского называют казино, словно не понимая, что великий писатель всеми силами старался отвратить себя от пагубной привычки, поддаваясь которой, он закладывал в ломбард последние женины юбки. Невольно вспоминаются слова Экзюпери: «Если в доме спальня становится ванной, а библиотека столовой – дом рушится».
Конечно, все эти вещи – цена, которую общество заплатило за свободу слова и прочие завоевания демократии. Но ведь надо и честь знать, иначе последствия станут необратимыми.
Если ребенок воспитывается в небрежении к ценностям, появляется проблема небрежного отношения к жизни. И это характерно для всего современного общества.

…Что такое современная семья? В сравнении с 60–80-ми годами она менее устойчива, если не сказать разобщена. Порой семья – это нечто аморфное, лишенное чуть ли не всех своих основных признаков. Еще в 60-е годы была в нашей периодике такая рубрика – «Зеленая лампа», ее читали всей семьей. Это была традиция. А сегодня большая часть родителей, сидящих у телевизора, не перестают удивляться, почему их дети будто приклеены к тому же монитору. И никто не заметил, что перед тем как исчезло читающее поколение детей, исчезло читающее вслух поколение взрослых. Печально и логично. Сегодня в семье разучились даже совместно праздновать. В праздничное пространство семьи допущены официально развлекающие телефигуры. Это же вторжение в таинство...
Ломаются элементарные бытовые устои, из которых формируется атмосфера взаимоотношений в семье. Исчезает радость оттого, что люди живут вместе. Связующая нить становится веригами или цепью. Еда остается едой, мебель – мебелью, но то, что оживляет предметы, придает им особую, неявную ценность в глазах любящих людей, уходит навсегда. Чашка кофе, принесенная утром в постель, больше не служит объяснением в любви. Дань рекламе, безликое исполнение супружеских обязанностей... Отдающего и благодарно принимающего нет. Есть лишь производящий и потребляющий.
От этого страдают оба. Страдают, давя это чувство в себе, поскольку нынче так не принято. Слащавые страсти мексиканских телесериалов воспроизвести не каждому под силу, вот и получается – мелко, буднично, серо...
И дети растут в этой же атмосфере. Видят, что отец не может связать двух слов и отделывается дежурным «нормально», когда мать спрашивает его, понравился ли ужин. А потом сама в течение двух часов перемывает ему косточки по телефону, разговаривая так, что герои комиксов покажутся верхом филологической изысканности.
И эту проблему стоит рассмотреть подробнее.

…Родители беседуют, не поднимаясь над уровнем нескончаемо разбираемых конфликтов – на работе, в автобусе и дома. И у ребенка складывается бесцветная картина будущего проживания, канва еще не образованных, неотрефлексированных безнадежно конфликтных отноше-
ний. Подростка формирует свобода противоречий – в школе, на улице, в компании. Но дома он ищет гавань. А что там на самом деле? Еще одно поле противостояния. Причем на фоне обоюдной нетерпимости и непримиримости. Это трагично. Всем ясно, что младенец вырастает в теплой колыбели, он в ней жизненно нуждается. Так же подросток нуждается в незримой колыбели мягкости, «принятия» его возраста. Противоречия – стихия подростка, он в ней развивается. Но без очага внутреннего семейного охранения это развитие выходит за рамки всякой стихийности. Возникают беспредел и полная непредсказуемость.
По социологическим данным, 95% подростков неадекватно отвечают на любое взрослое замечание. Приходя домой, дети получают такой же неадекватный взросло-подростковый ответ.
При вакууме поведенческого примера в обществе и семье у детей возникают абсурдные требования по выполнению чего-то должного, но ими не виданного и не прожитого в опыте. Вина сегодня возлагается на кого угодно, кроме себя. И все разводят руками, когда оказывается, что подросток не желает учиться, не хочет ходить в школу, ведет себя несносно, абсолютно неуправляем...
Подросток постоянно пробует границы дозволенного. Сегодня мало кто остановит ругающегося подростка. И снижение реакции взрослого на недопустимое убрало все видимые и невидимые границы.
Это породило даже не псевдосвободу, а осознание подростком своей брошенности, какого-то вселенского одиночества.

…Если человек безучастен и равнодушен к окружающему и к будущему, это называется отсутствием совести. Без совести поколение людей еще может прожить – по инерции. Но оно губит следующее поколение, как бы генетически заражая его. Если вера спасает душу, то совесть – экологию человека, его природу. И отсутствие зрелой совести – первый шаг к вымиранию поколения. Ведь каждое взрослое поколение – это близкие люди по отношению к детству. А сегодня на поколение взрослых как на близких людей рассчитывать не приходится. И сегодняшние молодые люди как бы заново обращаются к детству. Студенты оказываются взрослее своих родителей и, понимая, что могут оказаться звеньями вне цепи, идут к детям. Чтобы учить, чтобы общаться, чтобы сохраниться самим в этом жестоком, не терпящем инакости мире...

---

Татьяна Бабушкина (1947—2008)

Руководитель межвозрастного клуба «Эстетика. Творчество. Общение» (ЭТО). Один из наиболее тщательных и вдумчивых исследователей детства в России конца ХХ века, создатель уникальных форм организации коллективной педагогической работы с детьми и взрослыми всех возрастов, один из главных «коммуникаторов» и объединителей педагогического мира постперестроечной России.