Алексей Торк: "Я пишу для своей учительницы Александры Авзадровны"

Писатель Алексей Торк (Алишер Ниязов) родился в Таджикистане. Жил в Душанбе, затем – в Иванове. Сейчас живет в Бишкеке. Пишет замечательные рассказы. Герои его прозы – бывшие граждане империи. Именно это обстоятельство их объединяет, на каких бы языках они ни говорили, какую бы веру ни исповедовали.

Может быть, поэтому эссе Алексея Торка «Полмиллиона снов о Бактрии» («Дружба народов», № 10 за 2006 год) построено на неожиданной исторической «рифме».

Это поразительная проза, горькая и волшебная одновременно. И это лучшее, что мне приходилось читать о вынужденных переселенцах из республик бывшего СССР, хотя, казалось бы, все уже сказано и написано: о бесправии и бездомности, оскорблениях, чиновничьем произволе…

Торк написал об Александре Македонском. И о загадочных древних странах – Бактрии и Согдиане, существовавших на территории современных Таджикистана и Узбекистана. Александр стремился вперед, в роковую для него Индию, попутно строя греческие поселения и города. Часть войска осела по дороге, вслед за войском потянулись гражданские поселенцы-греки, азиатская Бактрия и европейская Греция взглянули друг другу в глаза, и оказалось, что они друг другу нужны. Но Александр умер, империя распалась, греко-бактрийское государство пришло в упадок и было разрушено кочевниками-тохарами. Бывшие поселенцы и потомки поселенцев двинулись назад, в великую Грецию. А Эллада их не приняла. В них увидели не эллинов, а метеков, чужеземцев, которые в Греции наряду с рабами, отпущенными на волю, не имели гражданских прав…

Тысячелетия спустя по следам Александра в Среднюю Азию пришла Россия, потом – Советская власть. На месте самой окраинной из Александрий, основанных великим полководцем, бактрийской Александрии – Эсхаты, вырос город Ленинабад. А затем сюжет из античной истории повторился… Сказочная Бактрия осталась только в снах и мечтах.

Да и Россия – эта новая Эллада – тоже. Тех, кто возвращался на родину своего языка и культуры, она встретила вагончиками в степи, паспортными проверками и «русскими маршами»…

Но «Полмиллиона снов о Бактрии» – это вовсе не жалоба и не обида на Россию. Это объяснение ей в любви. Не менее сильной, чем та, которая заставляет современных эллинов – беженцев из Бактрии – возвращаться туда в своих снах. «Запад о себе все знает, – говорит Алексей Торк. – Россия о себе еще узнала не все. Ей нужно побыть с собой наедине. Оглядеться, подумать. Вот она посидит, подумает, а потом позовет нас…» Сказано это было во время нашего разговора об исторических параллелях и литературной современности. О сплетении и взаимном тяготении культур. О том идеальном читателе, к которому в конечном счете обращается каждый, кому в литературе есть что сказать…

– Алексей, расскажите о себе…

– Я узбек, живущий на два дома – в Таджикистане и в Киргизии – и пишущий на русском языке…

– И еще была попытка переехать в Россию… Об этом вы написали в своем эссе. Как родилась эта аналогия: Средняя Азия – Бактрия, Россия – Древняя Греция?

– От отчаяния. Когда шарахаешься от каждого пожарного, потому что он в форме, именно от отчаяния начинаешь придумывать что-то красивое. Про эллинов, заброшенных на окраину империи, например, а потом вернувшихся домой и не принятых Элладой... Про великую Грецию и таинственную зороастрийскую Бактрию. Когда развалился Союз, я сел в поезд и поехал за родиной, но в России ее не нашел. Долгое время для меня было очевидно, что я русский, раз пишу и говорю по-русски, даже вопроса в этом не было до какого-то времени. И вдруг я убедился, что так считаю только я. Даже люди, в общем, интеллигентные, воспитанные легонько мне давали понять, что, в сущности, я, как говорил Довлатов, этнический курьез… Плюс еще милиция и прочие проблемы, с которыми сталкивается любой мигрант в России. И поэтому, просто чтобы успокоить себя, я сел и стал рассказывать самому себе утешительную сказку. Я задавал себе вопрос, что я и кто для России, и именно тогда решил, что меня связывает с ней в первую очередь слово. Как связывало оно с метрополией жителей дальних окраин эллинистического мира…

– Но еще вы пишете о своей маме, которая приехала из Сибири в Азию, вышла из поезда и решила, что это – рай… Сны о Бактрии – это для множества переселенцев сны о потерянном рае?

– Это действительно так. Средняя Азия – удивительная область. Иррациональная, мифологическая, которая с точки зрения практической, политической пользы России была совершенно не нужна. Но в девятнадцатом веке Россия туда все же пришла. Это можно объяснить, наверное, только историософски. В превосходнейшем эссе Юрия Каграманова «Зеленый бык на зеленом поле» это отмечено: какой-то фатум вел российские войска в Среднюю Азию. Они сначала хотели дойти до казахской степи, но потом ведь пошли дальше. Это дисциплинированные-то русские генералы! И тем не менее они плевали на приказы из Петербурга и двигались вперед… Как будто Россия искала какой-то сказки в Средней Азии, воплощала потребность в сказочных землях, которые там нашла. Потому что это действительно очень красивая земля. И когда я пишу о «розовой Бактрии», это не метафора. И то, что видели первые русские приезжающие, это действительно было ощущение рая, бесконечности цветущих садов... И генерал Черняев увидел розовую Бактрию, и моя мама, сойдя с поезда, тоже ее увидела…

– В вашей прозе меня больше всего и поразило именно такое, часто немыслимое в других случаях, сочетание сказочной восточной красоты и мучительной горечи, тонкой стилизации и абсолютно реальной боли…

– Вот-вот, вы тоже говорите: стилизация, игра… В одном критическом обзоре про меня написали: автор использует фольклорную матрицу и нанизывает на нее богатый постсоветский опыт.

Так вот это все неправда. Меня больше порадовал один интернет-читатель, который спросил в комментарии: а стилизация ли это? Не есть ли это способ мышления самого автора? И это действительно так. Нет здесь никакой игры, никакого использования фольклорной или литературной матрицы. Я пишу абсолютно естественным для себя языком. Я ничего не стилизую, у меня просто так устроены мозги.

– То есть литература для вас однозначно не игра?

– Не игра. Я не выбирал тему своей прозы. Она сложилась сама собой. Это гражданская война в Таджикистане, которая пришлась на время моего двадцати–двадцатитрехлетия, на тот самый период, когда люди приходят из армии и оглядываются по сторонам. Оглядевшись по сторонам, мы увидели чудовищные события, о которых раньше могли только читать. Для меня Ремарк после этого стал правдой, стал моей настольной книгой – абсолютно ремарковская атмосфера была в девяностые годы в Душанбе. Поэтому ничего мне искать и выдумывать не пришлось. Я сел за клавиатуру и написал о том, о чем просто не мог не написать. Дело не в литературных играх…

Сейчас много говорят о том, что интернет вытесняет литературу, убивает ее… Правильно, убивает. И убьет. Литература (я имею в виду современную литературу) гибнет от безыдейности, от отсутствия, если хотите, морализаторства, отсутствия тенденциозности – того, чем проявила себя русская литература XIX века.

Интернет победит, потому что у интернета есть вера, есть идея. Интернет – это такой Буцефал глобализации. У литературы сейчас веры нет никакой, идей нет никаких, ни хороших, ни даже плохих. Поэтому если она проиграет, туда ей, собственно, и дорога.

– Тем не менее вы ведь пишете. И печатаетесь в «толстом» журнале «Дружба народов»…

– Я пишу для своей учительницы литературы Александры Авзадровны. Она была поразительно красивая женщина, в нее все поголовно были влюблены, а она ничего не замечала, она книжки любила читать и заставляла меня писать сочинения. Она приходила к нам домой, жаловалась матери на мое безделье и мои оценки, брала у нас книги – у нас была хорошая библиотека… Она сейчас на пенсии, живет в Курской области. Когда я писал свои рассказы, посылал их в журнал, я писал для Александры Авзадровны, надеясь, что номер придет в ее сельскую библиотеку. Я хочу, чтобы она порадовалась, чтобы прочитала и сказала: да, Ниязов выбился в люди – не в менеджеры, его, с ума сойти, печатают в «Дружбе народов». Она – тот самый легендарный уходящий тип читателя. Я перед этим читателем, перед этим поколением преклоняюсь. В книжном магазине они меня могут и не найти… А «толстякам» они пока верят.

То, что мой читатель – уходящий, говорю не из высокомерия. Я обожаю этих людей, я воспитывался среди них, я видел их глаза, я видел их отношение к литературе, и поскольку я с детства знал, что буду писать, потирал руки и ждал, когда мне исполнится достаточно лет, чтобы я удивил этих людей, которые читали Астафьева, которые читали Айтматова… Я повторял про себя: вот подождите, будет мне лет двадцать, возьмете мои рассказы и будете читать меня...