ИМЯ И СЛОВО
 

«Найти образ книги – это особое искусство»

Любить автора и выпускать любимое – вот главные принципы сибирского издателя Геннадия Сапронова

Немного издательств в России, чье название – уже знак качества. «Издатель Сапронов» – одно из них. Среди выпущенных Геннадием Сапроновым книг – ни одной случайной, ни одной торопливой или изданной вдогонку какому-нибудь телесериалу или прошумевшему событию. Геннадий Сапронов и небольшой коллектив его единомышленников работают так, что событием становится почти каждая изданная ими книга. Событием не только книжного рынка, но и отечественной культуры. Мы встретились с Геннадием Константиновичем САПРОНОВЫМ на 8-й Международной ярмарке интеллектуальной литературы «Non/fiction», которая прошла в конце прошлого года в Москве. Здесь иркутское издательство представляло свои новые книги – прозу Евгения Носова, Леонида Бородина и Виктора Астафьева, документальное исследование о Сибири Валентина Распутина, переписку Александра Борщаговского и Валентина Курбатова, энциклопедию авторской песни, написанную Львом Аннинским…

– Вы росли среди книг?
– Да нет, книг у нас дома было совсем немного. Небольшая этажерочка у моей кровати. Жили небогато, как все в нашем городке Черемхове, это под Иркутском. Но я любил ходить в библиотеку. Она была в шахтерском Доме культуры. Мне очень нравился запах библиотеки, там было тепло, красиво. Вокруг лужи, покосившиеся заборы, черные от сажи и пыли бараки, пьянство, а в библиотеке светло и уютно. Меня тянуло туда, я ходил между стеллажей, трогал книги на полках, листал, присаживался тут же читать…

– Когда вы впервые поняли, что книга – это чудо?
– Когда в четырнадцать лет мне попал в руки «Последний поклон» Астафьева. В той книге не было ничего особенного с точки зрения оформления, ничего такого внешне броского, что могло бы потрясти. Но оторваться от чтения было невозможно. Мне было так жалко всех этих деревенских людей, жалко Витьку, его бабушку, всю их родню. Так полюбились мне эта деревня и все ее жители, таежная природа! Для меня, городского мальчишки, это было потрясение. Я впервые почувствовал, что в глубине души я скорее всего человек деревенский. Бабушка моя была сельской учительницей, преподавала по деревням Черемховского района и даже орден Ленина за это имела. Но бабушка умерла еще до моего рождения, и первый раз в деревню я попал в двадцать три года, когда женился. Мои замечательные тесть и теща учили меня косить, стоговать, метать зароды, доить коров, многим другим деревенским «премудростям». И оказалось, что все это мне так близко и дорого. Я понял, что все это было всегда во мне где-то рядом, только не раскрыто в силу обстоятельств. С тех пор я просто рвался в отпуск в деревню, чтобы успеть на сенокос. Вот, к примеру, в Москву меня почему-то никогда не тянет. Для меня тут невозможная жизнь. Иркутск и то уже слишком большой и суетный для меня город.

– Каким, получается, долгим был ваш путь к встрече с Астафьевым…
– Да, ничего случайного не бывает… В январе 1985 года я приехал на юбилей красноярской молодежной газеты, а Виктор Петрович был туда приглашен как почетный гость. На вечернем банкете мы оказались друг против друга за столом. Он говорил замечательные тосты, был весел, потрясающе обаятелен и прост в общении. Я тут же напросился к нему на интервью. «Да завтра же и приходи», – запросто ответил он. Пришел, мы с ним посидели побеседовали о войне, я все записал на диктофон. А с Петровичем странное всегда ощущение было: беседа с ним непринужденна, много шуток, разных историй, и за этой внешней простотой разговора часто забывалось, что ты пришел по заданию редакции, что несколько вечеров готовился к беседе, рассчитывал получить на свои «очень умные» вопросы философские ответы, в которых бы писатель глубоко и мудро размышлял о жизни… А уходил от него всегда с ощущением грандиозного провала – протрепались полтора часа, и что я теперь из всего этого сделаю для газеты? Но начинаешь расшифровывать беседу и убеждаешься: там все есть, все на своих местах…

– Мне тоже посчастливилось с ним беседовать, и помню, как он дотошно вычитывал текст интервью, кое-что заново переписывал…
– Он очень любил работать с распечатанным текстом. «Пишу, пишу, – рассказывал, – пока не завалю весь стол бумагой, и тут уж зову Марию Семеновну разгребать меня. Она все листочки соберет и несет к себе на машинку. А уж когда принесет с машинки напечатанный текст, вот тогда наступает для меня любимая страда». Очень любил Виктор Петрович первое прочтение своего текста с машинописного листа. Правка, вставки, переделка текста – с этим он мог работать до изнеможения. Он даже не так радовался выходу журнала с его повестью или рассказами или новой книге, как тексту с машинки. «Пастух и пастушка» переписывалась и перепечатывалась несчетное число раз. Восемнадцать раз он садился за капитальную правку «Царь-рыбы».

– А читаешь «Последний поклон», и кажется, что это на одном дыхании написано…
– Это написано на дыхании всей жизни. Он же писал эту книгу до конца своих дней. Намаявшись с новой повестью, мучительно дававшейся, или с военным романом, он уходил в книгу о детстве, как бы давая себе творческую передышку. В результате «Последний поклон» вырос до трех книг. Издать «Последний поклон» в подарочном, красочно иллюстрированном варианте – наша мечта с моим постоянным художником-иллюстратором Сергеем Элояном.

– Сергей – талантливейший художник, ни на кого не похожий. Вместе вы сделали уже десятки книг. Как у вас с Сергеем рождается образ книги?
– В самом начале работы нам с Сережей всегда важно понять, каким будет сквозное восприятие книги. Когда мы находим его, я уже не влезаю в чисто художественные вопросы и Сереже полностью доверяю.
Вот была у нас книга, называлась «Вернитесь живыми», в нее вошли шесть повестей писателей-фронтовиков. Сергей сделал один вариант, другой, и только на третий раз был найден образ. Сергей нарисовал на обложке солдатский стол, грубо сколоченный из досок, на нем стоит шесть кружек алюминиевых. И такое небо рассветное, и звезда падает – можно подумать, что это сигнальная ракета. И она же отражается во всех шести кружках. Долго не могли найти решение распашного титула. В итоге Сережа нарисовал изрешеченные колонны рейхстага, и на них было написано: «капитан Быков», «рядовой Астафьев», «лейтенант Носов»… – как будто они расписались все.

– Как вы представляете себе читателя тех книг, которые вы выпускаете?
– Никак не представляю. Я даже иногда думаю: а есть он, этот «мой» читатель, или нет?.. Я просто люблю автора, хочу издать его книгу и поставить ее себе на полку, вот и все. А что будет дальше – меня не интересует. Я делаю книгу, для меня это художественная задача, и когда получается – в этом и радость.

– Но и в самом благородном издательском деле существует своя коммерческая составляющая.
– Конечно, вкладывая деньги в издательский бизнес, необходимо их вернуть, и желательно с прибылью. И во всех моих проектах, кроме первого, это пока удавалось. Наверное, и удавалось потому, что делалось с радостью.

– Вы чувствуете себя продолжателем Сытина, Павленкова, Солдатенкова – тех старых русских издателей, чьи имена до сих пор на слуху?
– Меня сближает с этими людьми, наверное, лишь любовь к издательскому делу. Они существовали в другой культурной и экономической среде. Они были богатыми, состоятельными людьми, меценатами. Ничьим продолжателем я себя не чувствую и никаких особенных традиций в своих делах не замечаю. Слишком мало еще пока сделано, да и в издательском деле здесь, в провинции, я одиночка.

– Сегодня из книги все чаще делают пирожное, предмет роскоши, вещь, которой надлежит пользоваться лишь состоятельным интеллектуалам…
– Но есть и другая крайность – издавать книги «для убогих и сирых»: сверху глянцевая обложка, а внутри серая газетная бумага и текст мелким шрифтом. Мне сколько раз предлагали: а не хотите ли издать такую книжку, чтобы она стоила двадцать рублей и все могли бы ее купить? Но до такой же крайности тоже нельзя опускаться. Это же книга! Да, в зависимости от ее содержания, цели издания и рыночной задачи по возможности книга должна быть материально доступной для читателя, но при этом она всегда должна оставаться и произведением издательского искусства.

– В ваших с Сергеем книгах редкое сочетание простоты и изящества. Их хочется подержать в руках подольше. Но в нынешних книжных магазинах разглядеть такие книги очень трудно. Вокруг столько яркого, пестрого, манящего…
– На мой взгляд, в большинстве своем в нашей книготорговле совершенно утрачена всякая культура работы с книгой. Нет даже понятия о том, что есть книги, которые продадутся и без всяких на то торговых усилий, потому как, «отпиаренные» в средствах массовой информации, они просто «прыгают» на тебя с полок книжных магазинов. Стоит тебе только туда войти, как они нагло хватают тебя за рукав: «Купи меня, купи!» А есть книги скромные, внешне не такие броские, но зато более опрятные, они ни к кому не пристают, а спокойно и с достоинством ждут своего читателя. К ним надо подойти, с ними надо поговорить, немножко полистать – вот с такими книгами и надо работать книготорговцам, помогать читателю найти именно свою книгу. Это историческая литература, это поэзия, это книги наших сегодняшних классиков, иногда еле сводящих концы с концами… Раньше все-таки в книжных магазинах работали замечательные женщины, они могли посоветовать, с ними можно было поговорить о литературе, они всю жизнь с книгой провели. А сейчас в магазинах все книги закомпьютеризировали, девочки, которые там работают, ничего не знают о книге…
Книг сейчас много и разных, и это замечательно, но и книжных магазинов тоже пусть будет много и разных. Книжный магазин должен быть немного клубом. Вот в Питере это уже чувствуется. Там есть книжные магазины, которые работают круглосуточно. Можно в любое время войти, взять кофе, или минералочки, или даже пивка, посидеть, полистать, почитать. И люди приходят. Мне это очень понравилось. Там так спокойно, тихо, как в той моей далекой уютной библиотеке из детства. Вот в такой обстановке можно совершать открытия и находить что-то для души…

– Что вы мечтаете издать, но пока не удается?
– Ну, кроме мечтаний есть еще долги. Это эпистолярное собрание Астафьева. После двух изданий переписки Астафьева и Валентина Яковлевича Курбатова люди стали присылать мне письма Виктора Петровича. Когда стал их читать, понял, что эти письма, по сути, дневник Астафьева.
Виктор Петрович никогда не вел обычных дневников, он в них не нуждался – у него была изумительная память. Он держал в ней все: цифры, даты, имена, цвета и запахи таежных цветов… все было в этой памяти. И даже когда он пережил инсульт, это с ним осталось. Я сам в этом убеждался, когда навещал его.
Так вот эти письма я хочу расположить в книге не по адресатам, а хронологически, год за годом, как дневник. В них – вся его судьба, все беды, горести, переживания за внуков-сирот, которых надо было ему поднимать. В них то, что происходило с нами и страной, – он ничего не мог отринуть безучастно. И конечно же его титанический писательский труд, все радости и горечи литературного труда.
Многие письма я уже собрал и в ближайшие месяцы буду работать над составлением книги, а сколько их еще рассеяно по стране! Я помню, как в иной день он писал по пять и более писем – и академику, и сельской учительнице, и собрату по перу, и однополчанину…
Пользуясь возможностью, прошу всех читателей «Первого сентября», у которых сохранились весточки от Виктора Петровича, послать мне их копии по адресу: 664003, г. Иркутск, ул. Карла Маркса, 22, офис 47.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"