“Ангел будет со звездой, а волхвы – в дороге...”

Декабрь – тот особенный месяц, когда все перестают жить настоящим, с головой уходя в прошлое и будущее: или подводят итоги, или строят планы. И все давно живут в ожидании. Снега. Выходных. Нового года. Рождества. Наконец, просто чуда. В ожидании, которое знакомо с детства: «Мам, а скоро будет елка?» – «Конечно, скоро». – «А скоро – это когда?»

Чуда можно ждать по-разному. Можно сделать вид, что про него не помнишь, и обрадоваться, как будто впервые, когда оно все равно придет. А можно двигаться к нему медленно и постепенно, делать свои ежедневные зарубки, как Робинзон Крузо в ожидании спасительного корабля. Или просто всматриваться в зимний горизонт, где уже видна та единственная звезда…
Европейский адвент – один из этих, вторых, способов ожидания. Это четыре предрождественские недели, которые у католиков и протестантов по смыслу соответствуют православному рождественскому посту. Латинское adventus буквально означает «пришествие» или «приход». К рождению младенца Христа каждый год начинают готовиться загодя. И речь вовсе не о рождественских распродажах или толчее в турагентствах. Тихая работа ожидания идет незаметно и тайно, словно сама по себе. В Баварии пекут печенье с корицей и яблоками. В Вестфалии оставляют на ночь горящую свечу в окне, чтобы всякому страннику не заблудиться бесснежной и туманной ночью. Миллионы свечек мерцают в домах и в соборах: сгорают
одни – зажигаются другие. Белые – за мужчин, красные – за женщин, черные приберегают от бури и всякой непогоды. А в каждое из четырех воскресений загорается особая свеча в рождественском венке: Рождество наступит, когда зажгут последнюю. Это один ответ на детский вопрос «когда?».
Но главный ответ, конечно, дают рождественские календари.

Официально первая партия новомодных наборов для изготовления домашних поделок появилась в мюнхенской типографии «Райххольд и Ланг» в 1908 году. Один из совладельцев печатной мастерской, Герхард Ланг, вспомнил свое детство: как мать за месяц до Рождества мастерила самодельные «часы ожидания для детей». Это были особые часы – без циферблата и стрелок. Они показывали даже не дату, а порядковый номер дня – одного из двадцати четырех, остающихся до чуда. Часы были похожи на фартук с нашитыми коробочками и кармашками, а сами кармашки и коробочки – на
детские «секретики». Каждый день нужно было открывать новый «секретик», и там обязательно находилось что-то интересное – конфета, монетка, бусина. Проходили годы, и не было случая, чтобы хотя бы один тайничок оказался пустым. Подрастающие старшие дети начинали сами подбрасывать младшим маленькие подарки. Впрочем, свой отсчет волшебного времени вели и в тех семьях, где не всегда находились деньги на ежедневную конфету. На дверях крестьянских домов рисовали двадцать четыре черточки мелом, и каждый день нужно было стирать одну, или подкладывали в самодельные рождественские ясли по соломинке, так что к Рождеству на постель из двадцати четырех соломин можно было положить кукольного младенца и не бояться, что ему будет жестко…
Все это было известно пасторскому сыну Лангу, когда он придумывал свой рождественский календарь: двадцать четыре красочных рисунка с евангельскими сюжетами и специальная рама, на которую каждый день надо было вырезать и наклеивать по картинке. К Рождеству складывалась целая нарисованная история. Первая партия «часов ожидания для детей» разлетелась мгновенно. Первые рождественские календари стоили дешевле конфет, а радости приносили не меньше.
В послевоенные двадцатые, когда жизнь в Европе начала постепенно налаживаться, изменились и рождественские календари. Теперь они стали больше похожи на картонные домики, в которых двадцать четыре окошка с плотно закрытыми ставенками. Открывай каждый день по одному, и обязательно или клад найдешь, или картинку посмотришь. А на Рождество откроется самое главное окошко, а там – Мария и Иосиф, Младенец в яслях, толпа игрушечных зверушек… Свои картонные домики запустили в производство и кондитеры, поэтому до сих пор на предпраздничных прилавках можно найти во множестве шоколадные, цукатные и прочие мармеладные календари…
Вообще не так уж оно и важно – что там, за закрытыми ставнями: рисунок, игрушка, сладость или доброе слово. Главное – сам принцип: отмерить очередной шаг на пути к рождественским чудесам, а этот шаг уже сам по себе маленькое чудо.
Нынешняя глобальная мода на рождественские календари давным-давно перешагнула границы возрастов, культур, национальностей и религий. Целые здания в европейских городах на время адвента превращаются в гигантские модели тех давних картонных домиков, и уже настоящие ставни распахиваются каждый декабрьский день, изображая те – игрушечные. Супермаркеты где-нибудь в нашей и не нашей глубинке торгуют детскими календарями с глазастыми персонажами аниме и японскими иероглифами. С первых чисел декабря в витринах появляются календари-елочки: каждый день прибавляется по одному шарику, к Рождеству елка наряжена.
А можно завести и виртуальный календарь на специальном сайте в интернете. И каждый день оставлять в особом почтовом ящике добрые слова для своих друзей, чтобы они в этот ящик заглядывали...
Сайты меломанов в предрождественские недели ежедневно радуют посетителей, выкладывая поштучно старинные гимны и песенки, которые положено распевать, пока не закончился адвент.

А потом Рождество двинется с Запада на Восток. Русское ожидание – другое. Еще более тихое и тайное. В круговороте сказочного «Лета Господня» Ивана Шмелева сразу после Филипповок – начала Рождественского поста – идет само Рождество. Шесть недель ожидания, еще дольше, чем европейский адвент, умещаются в полторы страницы от силы. Известно только, что так же не терпелось – скорей бы Рождество приходило. И что взрослые так же увещевали детей, что «нельзя сразу, а надо приуготовляться, а то духовной радости не будет…». Елка, ледяной дом, лакомства, колядки – будет одновременно с самим Рождеством, приготовления начнутся самое раннее дня за три. А до этого – строгое, снежное пространство поста. Пространство, в котором исчезает и растворяется время. Никакого тиканья рождественских детских часиков, никаких черточек на двери, никаких Робинзоновых зарубок. Только вершины великих праздников – Введение, Варвара, Савва, Никола…
И все же, пока тянутся дни ожидания, можно попробовать построить свой волшебный дом. Пусть даже из простого картонного или деревянного ящика. Главное, чтобы в нем обязательно было два этажа. А лучше три. Чтобы было где жить ангелу и светить звезде из шоколадной фольги...

«…Ангел будет со звездой, волхвы – в дороге, младенчик будет в яслях, а Ирод будет, где нечистый, – в подполе». Ангела и младенчика я представляла себе хорошо, ясли были детский сад для маленьких, кто такие Ирод и волхвы – не знала, в «подполе», уж наверно, грязно, и никто чистый там сидеть не мог: однажды к нам приходили чинить какую-то аварию, оторвали блестящую рыжую доску, и я увидела, ч т о там, под полом. Под полом было темно и пусто… Не помню точно, сколько мне было тогда. Если прабабушка была жива и еще могла ходить, и руки ее слушались, еще держали ножницы и линейку, значит – не больше пяти… Трехэтажный дом с прорезями в крыше мы делали из большого посылочного ящика, крышка с дырочками от гвоздей отделяла «подпол» от верха, где будут младенчик и ангел. Я любила посылки. Когда их упаковывают дома, обшивают белым и пишут крупные буквы химическим карандашом. А еще лучше, когда они приходят. Обычно посылки приходили перед праздниками. Так сразу становилось понятно: если папа привез с почты посылку, значит – до праздника недалеко.
Прабабушка просила звезду. Звезд в доме было много: большая красная на елке (ту было не снять – высоко), маленькая красная с отломанной булавкой-застежкой и золотым мальчиком в белой серединке (сказали, когда буду учиться в школе, у меня будет такая новая), еще настоящая засушенная морская, покрытая лаком. Все они почему-то не подошли. И тогда мама принесла шоколадку. Развернула и снова спрятала, стараясь не смотреть мне в глаза. Я вертелась возле этой новой белой звезды, уже наклеенной на самом верху, и принюхивалась. У звезды было не пять, а восемь лучей, и она пахла запретным, тем, чего нельзя, – шоколадом. Из-за болезни с красивым названием «аллергия»… Потом прабабушка дала мне большой лист картона и приказала: иди к матери, пусть она тебе нарисует. И начала перечислять: Марию, Иосифа, младенчика, лошадок, коз, ясли… Закончив, помолчала и недовольно добавила: ну, и этого тоже. И эту…
Теперь каждый вечер мама кого-нибудь рисовала. Она всегда рисовала прекрасно. Особенно чудесных картонных кукол. Девочек и мальчиков. Которых потом можно было вырезать и одевать в бумажные одежки с загибающимися квадратиками – чтобы держались. Вокруг мамы постоянно толпились соседские дети с их вечными просьбами: тетя Галя, и мне, и мне… Я смотрела на них снисходительно: я-то могла получить новую куклу когда захочу. Но теперь с куклами-модницами было покончено. Первым появился ангел. Потом младенчик. Потом Мария. Это была другая Мария, молодая и красивая, как принцесса, – не та Мария, которую знала я, не злая сухая старуха из второго подъезда. Ящик постепенно заселялся сверху вниз. Одним из последних был Ирод. Он-то и оказался каким-то черным, как будто грязным. А «этот, который нечистый», наоборот, был красный и смешной. И «эта» была смешная – просто скелет в белом покрывале. Мы во дворе не боялись скелетов, потому что рассказывали про них такие истории: вроде бы хочешь напугать, а пока говоришь, боишься подавиться хохотом, и все вокруг тебя складываются пополам или делают вид, что сползают по стенке…
Потом был день, о котором ничего не говорил телевизор. Прабабушка подошла к фанерному домику с белой звездой, зажгла в домике свечку и запела непонятное про какое-то «Рождество Твое…». Ангел встрепенулся на тонкой ниточке и ожил…

О том, что это называется вертепное действо, я узнала потом. Помню, как однажды, уже в студенческие годы, забредя в Бахрушинский музей, обомлела перед старинным вертепом и задохнулась от той забытой детской жадности, когда думаешь только об одном: хочу такое домой, себе, чтобы навсегда…
Навсегда получается немногое. Почти ничего. Нет прабабушки, бабушки, мамы… Куда-то давно подевался волшебный ящик со звездой. Не осталось ни одной маминой куклы, сколько бы ни перебирала старые бумаги с запоздалой бессмысленной надеждой. Только каждый год в одни и те же дни вспоминается: «Ангел будет со звездой, волхвы – в дороге…»

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"