Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №21/2006

Третья тетрадь. Детный мир
Третья тетрадь
детный мир

МЕМУАРЫ ДЕТСТВА
 

Андрей ФИЩЕВ,
учитель

Пятидесятые на запах и вкус

Что может знать младенец?

Место моего появления на свет – остров Кунашир из гряды Курильских островов, куда мой отец офицер увез мою маму, выпускницу Нижнетагильского педагогического училища. Только первый год моей жизни прошел на Кунашире, но странное дело, стоит мне увидеть в телепередачах или прочитать в прессе об острове, как меня непреодолимо тянет туда, в неведомые края, на окоем российской земли. И я словно все знаю про поселок  Менделеево, про спящий вулкан  Тятя. Словно вижу заросли бамбука и сопки с водопадами, открывающими дорогу к океану, по берегу которого в часы отлива можно проехать на машине. Даже воображаю, как оттуда в ясную погоду можно рассматривать Японию. Откуда это? Непонятно, почему место рождения навсегда остается с человеком.

Казаки-разбойники

Но и Западная Украина, Мукачево, где состоялось мое обозримое детство, как ни странно, в те далекие пятидесятые тоже называлась краем земли. За военным городком, плотно обнесенным металлической оградой, была разбросана кучка разнообразных, но прочных домиков, где жили люди самых разных национальностей. Мы, городошные, держались особняком. Между стандартными домами городка были выстроены песочницы, в одной из которых и произошла моя первая лирическая сцена с девочкой. Не желая делить со мной стекляшку, она полоснула ею по моей щеке. Вот и шрамик в уголке губ остался. Первая рана.
Пустырь за краем моего дома был местом размещения мусорного бака, но именно здесь мальчишки играли в неистребимую игру детства, в войну. Правда, никто не соглашался быть врагом, поэтому мы шли с прутьями в наступление на заросли крапивы, воевали до полной победы, потом разжигали костер и пекли картошку. С той поры огонь костра всегда вызывает ощущения детства.
Пустырь памятен и тем помидорным кустом, который пророс и плодоносил возле мусорного бака. На нем было много крупных плодов, но все брезговали их обдирать, хотя поживиться в соседних садах яблоками, вишнями, сливами и грецкими орехами были не прочь. С огромным риском для себя лезли за чужие заборы, обманывая собак и сторожей. Помню, когда в зубной поликлинике врач, удаляя молочный зуб, отвлекала меня от боли, спрашивала, где я живу, я так и отвечал ей: «На помойке, где помидоры растут».
Помню хорошо Дядьку Краску, вечно подвыпившего подсобного рабочего. Он ходил в вымазанном краской комбинезоне и любил отдыхать в тени дома на земле. Мы его дразнили, и он вскакивал, кричал, махал руками. Было страшно, мы убегали, а потом снова принимались за свое. Тогда никто не объяснял нам, что это нехорошо, но я откуда-то знал, что наша игра неправильная.

Одна из разгадок

Рига в то время была дружелюбна к тем, кого потом назовут  оккупантами. В Риге у меня была няня, которая оставила по себе самые яркие гастрономические воспоминания. Вкусовые галлюцинации от ее блюд сопровождают меня уже сорок лет. Когда я впервые купил глазированный сырок, понял, что это нянина еда. Попробовал йогурт – то же самое. И всякий раз, когда ем что-то вкусное, называю это няниной кухней.
За свою жизнь я не раз возвращался на старинные улочки Риги, бродил, пил кофе и горячий шоколад и все не мог понять, что я ищу в этом городе. Но однажды, когда мы встретились с моей няней Мусей, я понял, почему меня всю жизнь тянуло к Балтийскому морю. Меня тянуло к няне, открывшей в моем детстве такую яркую и важную страницу – вкусную еду. После этой встречи я в Ригу не езжу.

За горами, за лесами

Где бы я ни был, где бы нашей семье ни приходилось жить, но наступало время отпусков, и поезд уносил нас на родину родителей, за Уральские горы. И всегда многочисленная родня нас встречала и провожала на стареньких трамвайчиках. Особенно проводы запомнились. Покупали перронные билеты, до самого вагона шли огромной толпой, долго обнимались-прощались, вытирали слезы, потом махали рукой, пока не скрывались, не исчезали вдали. Не только наши родственники и друзья были такие сентиментальные – каждый раз перрон заполнялся провожающими до предела. В те времена родственные и дружеские связи соединяли очень многих, иначе быть не могло.
А потом началось сокращение армии. Отец демобилизовался, и мои родители стали самостоятельно искать новое место жительства. Однажды я оказался в толпе провожающих: они уехали без меня. Так началось мое бесконечное пребывание у бабушек и единственного дедушки, уцелевшего после военного лихолетья.

Топография моя

Дедов деревянный дом был в два этажа, мне были рады и внизу, и наверху, где жила семья брата отца. Здесь, в старом деревянном доме, я узнал, что такое  полати,  и всем сердцем полюбил вознесение к самому потолку.
Важное место – столярная мастерская. Здесь к началу моей школьной жизни будут сделаны дедом и подарены мне письменный стол и книжный шкаф. Был чулан, куда мне запрещалось заходить, был огромный двор с сараями, полными старинной утвари: прялки, светильники, конская упряжь и трости. Настоящий Клондайк для мальчишки. Вволю я походил по крышам, пошарился по кладовым и заветным сундукам. Платья и пиджаки старого кроя, шляпы и канотье, ридикюли и муфты, какие-то машинки для набивки папирос и многое другое – всё было обильно пересыпано нафталином. Непонятные предметы манили меня и одновременно отпугивали отвратительно убийственным запахом нафталина.
Во дворе постоянно жила собака, которую звали то Валетка, то Дамка: век собачий недолог, а фантазии деда не выходили за рамки карточной игры в  преферанс. Собаки каждого входящего в ворота сначала облаивали, но, получив пинок от деда или бабушки, быстро принимали за своего.
Впечатлял огромный огород, заросший до предела полезными и бесполезными растениями, а прямо за изгородью начинался Тагильский пруд с нагромождением скал, обрамляющих берег. Здесь впервые я попробовал сладкую уральскую ягоду иргу.

Жили-были дед да баба

Дед делал деревянные сани и зимой возил на них воду в кадку. На Урале восемь месяцев зима, поэтому памятны и покрытые льдом окна, снабженные корытцами на рамах, куда по весне стекала оттаявшая со стекол вода, и кадка, за ночь затягивавшаяся льдом. Особенно кадка памятна: каждый день приходилось умываться водой из этой самой кадки. Ковш, разбивающий лед, умывальник со штоком, минутный озноб, потом ощущение бодрости – сна как не бывало.
В старом доме деда все работали. И мне давали в руки сечку, и я в деревянном корыте мельчил капусту для очередных пирожков, которые здесь готовились и поедались в огромном количестве с невероятным аппетитом. В доме шли нескончаемые чаепития. Огромную уральскую шаньгу  с картошкой мне съесть было сложно. Пирожки с черемухой я отвергал из-за непромолотых в мясорубке косточек, а вот пирожки с маком очень любил. Мак тогда свободно рос в огородах, мы, дети, с огромным удовольствием пережевывали его, глотая сладкую слюну. Не ограничивали себя и в поедании гороха, бобов и сладкой репы. Огороды были для нас капищем.
Мак постепенно исчезнет из огородов, потом в прошлое уйдут плюшки и ватрушки, потом уйдут бабушки и дедушка. И дома того теперь уже нет. На его месте возвышается здание цирка. Но улица и ее красивое название –  8 Марта – остались. Остались и березы, которые росли в палисаднике моего деда: каждую весну они украшают себя длинными сережками, которые теперь отчего-то называют бруньками.

Воспитательный процесс

До школы оставалось два года, когда меня определили в детский сад. Он для меня был теплым и домашним, потому что там работала моя мама, хотя она и не была моим воспитателем. В деревянном садике нас каждое утро встречала протопленная печь. Из занятий запомнилась лепка. Тогда не было ни пластилина, ни фломастеров, да и карандашей что-то не припомню. Была только глина. Чтобы глина не высыхала, ее пропитывали рыбьим жиром и скатывали в шары. Лепить было интересно, но запах рыбьего жира был ненавистен, ведь каждое утро нас пропускали в группу только после того, как, крепко зажав нос, каждому вливали в рот столовую ложку этого самого жира, этого средства от дистрофии. Я мечтал о том, чтобы этот жир когда-нибудь закончился, но этого не случилось ни разу
Зайчики и белочки, домики и овощи ставились на полки и украшались… тем же омерзительным нафталином, блестевшим, как снег. Трогать слепленное и переделывать уже было нельзя, да и никому не хотелось: поделки, покрытые вечной старостью, вечной зимой, нас больше не интересовали.

Стаканчик без мороженого

Теперь редко увидишь детсадовцев, построенных парами, идущих по городу. В наше время детей часто выводили за пределы сада. Мы ходили наблюдать природу, жизнь птиц, труд людей, работу машин. Было интересно.
Как-то нашу группу повели на экскурсию на завод-холодильник. Там делают мороженое! Но на заводе нас угощали… вафельными стаканчиками от мороженого. Помню свое возмущение: почему они без мороженого, так нечестно! Теперь-то все понятно: дети, зима, простуда! Но тогда было очень обидно: зачем же мы так далеко ходили?
Как раз в этот день на прогулке я упал с детсадовского крыльца, на которое меня занесли непослушные лыжи. Так упал, что сломал руку. И помню, даже эта боль была не так сильна, как утреннее разочарование от похода на холодильник. Стаканчик без мороженого был возмутителен и до крайности обиден.

Каждый знал свое будущее

Зимние утренники в нашем садике всегда были яркими, к ним долго готовились, родители шили своим детям костюмы. Средняя группа всегда мальчики – зайчики, девочки – белочки. Им полагались вещественные атрибуты: морковка и орех. Старшая группа сплошь клоуны – мальчики и снежинки – девочки. Очень хорошо помню, что каждый зайчик смертельно завидовал пестрому клоуну, хотел побыстрее в него превратиться, а рыжая белочка ждала, не могла дождаться, когда же она станет ослепительной снежинкой. А когда мы становились клоунами и снежинками, то уже грезили школьной формой, портфелем и подарком первокласснику. Так и росли, твердо зная, что ожидает тебя на ближайшем витке жизни.

Школьное утро, здравствуй!

Летом наконец и нам вручили портфели, в них были вложены огромные коробки «Подарок первокласснику». В очередной раз сфотографировали и сказали, что детство наше закончилось.
Ранним утром торжественный дед вывел меня из дома. Одной рукой он держал мою руку, в другой нес мой неподъемный портфель, а я сжимал в руке георгины, цветы, которые в огромном количестве росли на огородах моего детства и не имели для меня никакой ценности. Но так, с цветами, мне и следовало идти, я шел в точности как изображенный на коробке «Подарок первокласснику» мальчик.
Только мой дед, видимо, от радости за меня принявший на грудь  любимые 250  чекушечных  грамм, посадил меня не в тот класс. С этого момента и началась моя собственная, ненарисованная жизнь, полная удивлений, недоразумений и странных совпадений.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"




Рейтинг@Mail.ru