ДОМАШНИЙ АРХИВ
«Тот город, и юность, и лето...»
Заметки на полях детства
Архангельский поезд идет с северной неспешностью. Пропускает скорые и фирменные, стоит на каких-то полустанках и просто среди леса. В окно смотрят густые заросли иван-чая и такие же малиновые вечерние облака.
Семь лет я не был в Вологде. Трудно было собраться с духом и навестить город, где в детстве мне были знакомы все дома, все деревья, все трещинки в асфальте на нашей улице. Не осталось у меня здесь ни родных, ни близких друзей.
Приехать в родной город и жить в гостинице – мне это казалось диким. Но вот живу. За завтраком слышу, как за соседним столиком чопорный старик-англичанин хвалит вологодский воздух – дышится, мол, легко. А я вспоминаю свою бабушку Тасю. Уже в мае она с раннего утра распахивала окно во двор, где росли две прекрасные липы, а потом писала в письме моей маме, чтобы она скорее отправляла меня с продымленного Урала на каникулы в Вологду. «Присылай к нам скорее нашего школьника, у нас воздух…»
* * *
Набродился по Вологде до того, что ноги гудят. Когда-то с друзьями-мальчишками обегал весь старый город за один вечер, и ничего, еще потом во дворе играли до самой ночи, которая здесь, на Севере, не имеет летом резких границ. Долго-долго тает закат, озаряя блуждающим светом и небо, и окна, и лица…
Чего же ищу я сейчас, бродя по улицам, сбивая ноги? Старые дома, приметы детства? Они еще есть, к счастью. Вот и «Детский мир» на том же месте, что и сорок лет назад. Но чего-то очень важного не могу найти. Только вернувшись домой, понял, чего мне так недоставало. Я невольно искал тех людей, что жили здесь в моем детстве.
Разве они, эти люди, были какие-то особенные, заметные? Да нет, они были и одеты серенько. Только и было всего цветистого на улицах – женские платочки. В старом наборе открыток «Вологда» есть одна, что мне особенно нравится. Там городской бульвар снят сверху: видна россыпь разноцветных платочков, немного сереньких кепок и одна шляпа.
И голоса тех людей были все больше тихие. Сегодня пять человек у прилавка или у дверей автобуса соберутся – уже майдан, все норовят друг на друга прикрикнуть. А раньше полтысячи человек в очереди стоят, и слышно, как воробей под стрехой чирикает. И лица у прохожих были какие-то тихие.
И вот я иду по Пушкинскому бульвару, сворачиваю на Герцена и все жду, что меня кто-то окликнет.
Может, и окликали, да где тут расслышать, когда столько шума вокруг – машины, выставленные из магазинов и кафе динамики, реклама. Вертлявыми песенками и сладко-дурашливым голосом зазывает к себе через динамики даже «Дионисий» (!), прогулочный теплоход. (Цена недалекой вечерней прогулки кусается – двести рублей.) И здесь на берегу, у строгих белоснежных стен Софийского собора, весь этот звуковой сор кажется недостойным, стыдным.
Ведь сколько поколений находили здесь, на Соборной горке, утешение и радость в созерцании домиков на заречной стороне, храмов, лодок на перевозе, мостков, где по утрам полоскали белье вологжанки. Как много говорил сердцу здешний ветер, настоянный на запахе речной воды, свежего белья, печного дымка и разнотравья. Сколь многое можно было услышать в прибрежной тишине – плеск воды, скрип уключин, цвиканье ласточек и стрижей, перестук по мосту дальнего поезда, неспешный бой курантов на колокольне…
В недавно изданном дневнике Валерия Гаврилина встретил такую запись: «Тишина – слышен Бог. Шум – бегство от голоса совести». Композитор писал о «неотделимости музыки от места, как архитектуры от пейзажа». И если уж так хочется музыки, то какой еще музыке звучать на вологодских берегах, как не мелодиям воспитанника вологодского интерната Валерия Гаврилина! (В прошлом году имя Гаврилина присвоено вологодскому интернату № 1 для детей-сирот. Уже несколько лет носит его имя и Вологодская филармония.)
Старшие поколения помнят, как много было оркестров в наших городах, как часто звучала живая музыка в скверах, парках, на набережных и площадях. Говорят, после войны, в 40–50-е годы в Вологде только профессиональных духовых оркестров было двадцать четыре! Столько оркестров я уже не слышал в свои детские 60–70-е годы, но помню, какая музыка плыла из заросшего сиренью парка железнодорожников, когда там играл оркестр и на открытую веранду выходил во фраке блистательный Марк Давыдович Цыпкус. Множество имен и фамилий забылось, а тут хоть посреди ночи разбуди – Марк Давыдович тут как тут, и мелодия из фильма «Генералы песчаных карьеров», и лето после седьмого класса…
* * *
Как хорошо проходить сквозь летний город, листая и перечитывая улицы, как страницы любимой книги. Но сколько тревожной грусти в приближении к каждому повороту дороги: узнаю или не узнаю, что там дальше… Как горько встречать дома, где еще недавно тебе открывались двери, где тебя ждали к чаю, где столько было переговорено и понято, а сейчас чужие люди выходят из знакомых до боли дверей.
Как хотелось бы заглянуть на огонек к старому профессору пединститута Петру Андреевичу Колесникову. Он жил рядом с редакцией, где я работал, и, возвращаясь с дежурства в типографии, иногда приносил ему завтрашний номер газеты. В следующем году в Вологде будут отмечать 100-летие со дня рождения Петра Колесникова – историка северного
крестьянства, любимого наставника нескольких поколений учителей. Для Вологды он был таким же нравственным авторитетом, как Дмитрий Сергеевич Лихачев – для Петербурга.
В начале 80-х Колесников и его ученики на общественных началах провели масштабное социологическое исследование вологодской деревни и составили проект социального обустройства малых деревень. Партийное руководство в проект вникнуть не успело, началась перестройка. И до сих пор никому из начальства нет дела до этих бесценных материалов, никто не хочет вслушаться в рекомендации выдающегося русского ученого.
Воспоминания «Размышления о пережитом» Петр Андреевич писал, уже почти ослепнув. Последнюю главу своей последней книги он назвал «Возродит деревню начальная школа».
…А как хотелось бы вновь оказаться в доме детского доктора Ольги Владимировны Покровской, верного друга нашей семьи с тех пор, как она вылечила нашу маленькую дочку. Как хорошо было сидеть рядом с ней и листать семейный альбом Покровских. Дедушка Ольги Владимировны был инспектором народных училищ, а прадед – священником в селе Аносово. Однажды она показала мне старинную поваренную книгу, доставшуюся от бабушки, и я, дурачась, стал доказывать, что такие рецепты писали люди не менее талантливые, чем Лев Толстой. А ведь и правда, какая дивная проза, к примеру: «На один стакан сахара положить одну ложку лимонного сока и тереть с белком, пока масса не сделается густою и белою, тогда обвалять в ней крупную сухую клюкву и высушить на вольном духу…»
Помнится, в конце восьмидесятых наша редакция вместе с Ольгой Владимировной и другими врачами-энтузиастами боролись за новые здания для детского здравоохранения. Добились строительства городской поликлиники. Вскоре ударными темпами стали строить здание для областной детской больницы. Но тут рухнула советская страна, и все социальные объекты замерли. Так и стоит на краю больничного городка брошенное здание несбывшейся детской клиники...
* * *
К дому своего детства я так и не решился подойти. Ноги не шли в ту сторону. Они уводили меня подальше от привокзального района, к реке, к ветхозаветным тополям за пединститутом, где почти все осталось беспеременчиво.
В детстве и небо голубее, и реки полноводнее. Но выйдя на берег реки Вологды, я все-таки не ожидал увидеть такую маленькую речушку. Подошел к ребятам в тельняшках, стоявшим на причале. Они рассказали, что в осень дождей было мало, лето выдалось засушливым, и впервые за сто лет река так обмелела, что кое-где ее уже переходят вброд. Прогулочный теплоходик, чтобы не сесть на мель, не плавает больше вверх по течению, к Прилукам.
Башни и купола монастыря, основанного небесным покровителем Вологды Димитрием Прилуцким, в хорошую погоду виднелись со всех городских колоколен. Но теперь прежде всего бросается в глаза коттеджный поселок, по-барски раскинувшийся на бывшей прибрежной луговине. Какая чудесная панорама – исконно русская, целительная для взгляда – беспощадно и бездумно искажена!
Хранить красоту вологодских ландшафтов историки и художники призывали еще в начале прошлого века. Автор изданной в 1914 году книги «Вологда в ее старине» художник Георгий Лукомский умолял архитекторов не искажать «общую историческую картину города», не «насаждать чуждых городу новых стилей, а просто заимствовать у рядом находящихся первоисточников прекрасные древние формы…».
Даже в пору молодого цветущего лета в Вологде проглядывает ее седина. Темно-серебряная седина куполов, светло-серые стены деревянных домов и заборов и частые дожди – седые слезы низкого вологодского неба. Слова «грусть» и «печаль» к лицу Вологде.
Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле…
Тихо уходит эта Вологда – светло-печальная, деревянная. То тут, то там виднеются заброшенные или полусгоревшие старые дома. Люди оставили их, но в каждом из них таинственно и неугасимо теплится жизнь. И глядя на них, нельзя не вздохнуть, не пожалеть их, как жалеют брошенное и одинокое существо. Все эти дома были так похожи на самих вологжан. Помню два деревянных дома, по окнам которых я учился считать, – они были похожи на двух аккуратных тетушек, приходивших к бабушке.
Облик фасадов был таким же простодушно-доброжелательным, как лица прохожих. Когда шел дождь, деревянные дома вместе с приткнувшимися к ним заборами и сараями были похожи на очередь сутулых людей в калошах. С них стекает вода, а они покорно стоят в лужах и стараются бодро глядеть из-под капюшонов и фуражек. Дождь затекает за воротник, ноги захолодели, но еще постоим…
* * *
В храме Константина и Елены – все по-домашнему. Широкие скамьи и деревянный пол застелены рукодельными половичками. В углу – огромная печь. Нежный свет сеется из маленьких окошек. На службе – всего несколько человек. Две пожилые женщины, два мальчика лет десяти с бабушкой и тоненькая девушка Аня, приехавшая из райцентра по сердечным делам. В этом храме ее избранник – красивый ладный парень, выпускник духовного училища – служит псаломщиком. Только что он представил Аню отцу Андрею, батюшка благословил ее, а она все дрожит от волнения, наматывает на тонкие пальцы концы длинного плата и смотрит на все сквозь счастливые слезы.
Батюшка – сам чуть смущенный и тоже счастливый – возглашает: «Благословен Бог наш…». Три девочки-старшеклассницы поют на клиросе: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим…».
Красота, печаль и нежность обступают нас, вечернее солнце золотит воздух. Мир на душе кажется вечным и нерушимым, как древние стены Вологды.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"