Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №77/2005

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ

Просто жить?..
На этот вопрос Мария Бородина отвечает романом “Игры со счастьем”

«Самое важное – не события передать. События передать – раз плюнуть. Важно другое – чтобы слышно было даже в пустяшных мимолетностях эхо глубинных катаклизмов».
Мария Бородина

Когда события разъяснились, и мимолетности развеялись, и эхо глубинных катаклизмов отошло, опалив и оледенив души, – души снеслись в диалоге.
Спрошено: что же в остатке: вера? надежда? любовь? Отвечено: хотелось бы. Переспрошено: но что-то ведь есть? Отвечено: есть. Надо просто жить. То, что остается, и есть жизнь.
Об этом роман «Игры со счастьем», публикация которого завершилась в журнале «Дон». Впереди – отдельное издание.
Жизнь обозначена у Марии Бородиной короткими и точными штрихами. Пуантилистски, как сказали бы теоретики модерна. Но если обежать взглядом «узлы и нити», стягивающие горизонт, то в разрывах ближней мозаики проглядывает от эпизода к эпизоду вполне реалистически выверенная социальная панорама.
Жизнь генеральская. Дома не застанешь. Секретные дела. На волосок от ГУЛАГа: то ли он сажает, то ли его. Кремень, службист, молчун.
Жизнь суперменская. Креативность. Маневренность. Скорость. Ультрасовременный автомобиль – дом, который всегда с тобой. Независим, автономен. Мир за бортом: ты его видишь, он тебя – нет. Фэнтези. Титановые черепахи с ядерной начинкой. Летающие кинжалы. Виртуальность.
Жизнь бандитская. Кинжалы – не виртуальные, а реальные. Музыка зоны.
Лагерь. То ли нынешняя братва, то ли страх времен воров-сук. Сестра генерала исчезает в ГУЛАГе, как щепка в потоке, а он боится пальцем шевельнуть, чтобы ее выручить.
Кладбище ссыльных в казахстанской степи. Поселенцы, лишенцы.
Ученые с выкрученными мозгами. Психофизическая лаборатория цветового зрения. То ли авгуры, то ли шаманы.
Шаманы взаправдашние. С бубнами.
Фонарики геологов, алтайская глушь палатки, времянки. Свободное вживание в места, куда приводят маршруты.
Старые книги. Темные, тяжелые, как камень. Дремучая вязь слов.
По этим точкам-маякам можно бы выстроить панораму страны, которая одним краем еще барахтается в шоке репрессий, а другим – выбирается на постсоветский берег.
Но выстраивается не панорама, а ближняя мозаика, где люди, то ли свои, то ли чужие друг другу, никак не выпутаются из узлов и нитей, вяжущих их по рукам и ногам. Тусуются близко, знаются слабо.
Кольцевато, пряно. Густо от близкого контакта. Человек виден по частям.
Но самое завораживающее – глаза. Их не сразу замечаешь – все время что-то мешает. А взгляд такой, словно перед пропастью. Устремлен взгляд во что-то свое, неведомое. И есть, и нет его. Глаза – будто у слепого.
Лейтмотив обернут зеркально: возникает фигура умника, того самого литератора, который пишет в стиле «фэнтези», – он притворяется слепым, и неизвестно, что он там на самом деле видит глазами, упрятанными под черные очки.
То ли люди слепые, то ли «будто слепые». Смотрят – стыло, мимо встречного взгляда, обтекая его, и все куда-то в сторону.
Меж человеком и горизонтом, в середине пунктуально описанного пунктирного бытия, – главная загадка. Дом.
Тот самый Дом, где вечно ждут отца-генерала. Или бродягу-сына. Вообще – исчезнувшего родственника. Иногда Дом – это укром, укрытие, убежище от опасного мира. Иногда – поле скандалов.
Лейтмотив – вырваться! Уйти, пропасть. Выпасть из машины на полном ходу.
Родительские квартиры – одновременно и спасение, и проклятье. То ли присматривать за ними, то ли попасть под чей-то присмотр. То ли держаться вместе и терпеть родственную грызню, то ли плюнуть и уйти… куда?
Ключ в двери еле проворачивается. Дом выталкивает, гонит. Большое семейное гнездо – скелеты в шкафах. Но с другой стороны: это возможность расставить все по местам. И держать. Порядок и аккуратность – против хаоса. Как в казарме, – на всем инвентарные номера. Сыновья и внуки покидают отчий дом, но возвращаются. И сидят, как в осаде.
Еще лейтмотив: поиск тайника, который непременно должен быть в Доме. Какие-нибудь генеральские архивные бумаги – их ищут и не находят! Зато находят допотопный схрон в стенке; из схрона сыплются обесцененные купюры, может, дореформенные (до 1947 года), да как бы не керенки, а то и царские. Смысла в этой находке нет, весь смысл – в самом поиске. Подставляют к шкафу стул, лезут; на шкафу – под тонким слоем пыли – коробки, в них чего только нет. «Но нет того, что вызвало бы желание их открыть».
Маловероятно, что найдется что-нибудь, однако ненайденное таинственным образом сцепляет точки сюжета. Что-то спрятанное связывает воедино этот перебегающий, распадающийся мир, где встречаются люди, потерявшие и не узнающие друг друга. Что их связывает? Какой-нибудь предмет, спрятанный от глаз. Ну, скажем, нож. То ли им убили, то ли еще убьют. Или, скажем, камень, его все ищут, потому что он, наверное, приносит удачу. Или беду. Если его расколоть, то опять-таки не угадаешь, то ли несчастье обрушится (глобальный катаклизм?), то ли счастье улыбнется людям, которые разберут кусочки.
«Игра со счастьем» – ключевой мотив.
Счастье зашифровано. Леганы и акретуры. Ансума и Анима. Масло азарукалии. Креатитовая амфора. Торжество гноимов. Друкура с атолла Ханакар. Черти-хакеры. Выводок грейхаундов из липы.
Может, это и липа с точки зрения традиционного реализма, может, это клюквенный сок компьютерных баталий, – но присутствие «фэнтезийного» компонента в точном пуантилизме Марии Бородиной внутренне необходимо. Технически тут никакой зауми, вернее, заумь тут мнимая, как мнима слепота сочинителя этих друкур и азарукалий. В конце концов, научил же нас академик Щерба читать такую синтаксическую членопись: глокая куздра штеко бодланула бокра и курдячит бокренка. Все в порядке: жизнь по игровому кодексу.
Но если в реальности происходят игры со счастьем, то игра, доведенная до абсурда, должна обозначить и край этого игрового пространства.
Пространство пугающе непостижимо. Но есть в нем что-то, говорящее о смысле. Это «что-то», не очень внятное, но смутно хранимое памятью, где-то виденное, слышанное. И хочется, и колется. Хочется пустить себя в это пространство, но колет страх в нем затеряться.
Думая об этом, люди простукивают стены, хранят древние коробки, трепетно рассматривают старые кинжалы и ищут волшебные камни.
Мне же, знающему историю жизни писательницы Марии Бородиной, да позволено будет предложить объяснение несколько более прозаичное.
Она родилась далеко, в Шанхае, в семье обосновавшегося там русского предпринимателя. Первые шесть лет жизни провела в обстановке, напоминающей (советским людям того времени) буржуазный рай: большой белый дом, большой зеленый газон для игр, большие добрые собаки, большой гараж на три машины.
Однако психологический настрой в этой семье существенно меняет смысл и окрас такого рая. Настрой – патриотический, семья – вовсе не эмигрантская, от советской власти не бежала (бежала от японцев). Традиции – сугубо русские: прадеды – с екатерининских времен колесившие по России мастеровые; родители – в предвоенную пору попавшие в Китай – строители КВЖД.
В годы Великой Отечественной войны в семье, замирая, следят за борьбой Советского Союза с гитлеровским нашествием; в первые послевоенные годы плачут над фильмами вроде «Падения Берлина» и «Сказания о земле Сибирской»; при первой возможности – сразу после смерти Сталина – возвращаются в Союз.
Большой белый дом и газон с добрыми собаками сменяется бревенчатым «домовладением» в подмосковном Пушкине, злыми пассажирами в электричке, ледяной стужей в школьных классах. Вместо единой страны – дребезг «точек». Вместо долгожданного мира – неотступная тревога.
«Большое видится на расстоянии»? Может, и надо было полюбить Россию из тысячеверстной дали, и именно как светлую силу, несущую весну человечеству, чтобы вблизи так потрясла душу отчужденность людей друг от друга, чтобы сквозь ветви цветущего сада проглянуло слепое небо и донеслись сквозь щебет птиц раскаты грома. «Гул глубинных катаклизмов».
В такой ситуации все, что нас объединяет и притягивает друг к другу, не дается дармовой благодатью, а добывается с болью.
– Давайте выпьем за НЕ. За НЕреальность, за НЕмыслимость, за НЕдоступность. За все то, что и есть Нечто, нас всех притягивающее.
– Непонятно, – ворчит критический разум, подозревающий, что ему подсовывают что-то потустороннее.
– И не надо! – отвечает душа. – Надо просто жить.
Самое сложное из таинств бытия: «просто жить».

Лев АННИНИКИЙ


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru