Я ИДУ С УРОКА
ЗА КУЛИСАМИ ПРОФЕССИИ

Творческому человеку (в том числе учителю) – чем бы он ни занимался – нередко приходится слышать: “Ну зачем снова изобретать велосипед? Ведь есть же методички, учебники, энциклопедии, ученые труды... Читай, изучай, руководствуйся. Зачем свою-то картину мира сочинять?”
Но в том-то и штука, что если человек творческий, то он не может не изобретать свой велосипед. Другое дело: что дальше? То ли его серьезные дяди и тети высекут, как высекли взрослые тех изобретательных детей из кривинской притчи. То ли он сам, не хуже тех взрослых, станет своим велосипедом “сечь” мелюзгу, которая в упор его гениальное изобретение не видит.
Вот и сегодняшний наш гость. Мысли высказывает замечательные и очень даже здравые. Но если они станут поводом, чтобы предъявлять претензии ученикам, которые не слушают и заняты на уроках собственными изобретениями, то он окажется в роли тех самых дядь и теть. Или все-таки в роли неудобного ребенка, которого взрослые наказывают за изобретение собственного колеса?
А мы, учителя, в какой из этих двух ролей боимся оказаться и в какой роли чаще всего оказываемся? (И как тут, скажите на милость, не вспомнить о педагогике сотрудничества…)

Вячеслав БУКАТОВ, Мария ГАНЬКИНА

Как остаться слоном и сохранить посудную лавку?
Не слишком веселые размышления не очень современного учителя

Мой личный опыт в академической науке и личный опыт в педагогике привел меня к некоему представлению о сегодняшней ситуации в образовании. У меня сложились представления о том, чему учить детей. Это, с одной стороны, научная проблема. С другой – индивидуальная, потому что я знаю чему, но пока не знаю как. А с третьей стороны... Третья сторона состоит в том, что эти мои представления о педагогике связаны с моими индивидуальными попытками в науке что-то интересное выдумать.

Первый блин

В 1995 году я пришел в школу преподавать биологию с географией. Пришел в класс. Реакция на мои рассказы была разная. Первая группа, которая всегда слушала и соучаствовала, – одни девочки. Вторая группа, которая никогда не слушала и никогда не соучаствовала, – это в большинстве мальчики. Третьи соучаствовали иногда и были представлены обоими полами. Мне не удалось заинтересовать эту вторую группу, сдвинуть ее в сторону осмысления этих предметов. Сыграли роль, ясное дело, дефекты моей личности. Но и рамки той школьной программы, в которой они должны были ориентироваться, чтобы сдавать эти последующие экзамены у последующих экзаменаторов.
Но я продолжал свои пробы и ошибки. С одной стороны, я общался с разными детишками, с разной степенью подготовки. С другой стороны, еще в Дарвиновском музее я пытался внедряться в эту наличную систему подготовки, решавшую свои внутренние проблемы. Внедряться с помощью либо проведения экскурсий, либо попыток ввязаться в разговор с министерствами культуры и образования, либо попыток участия в разговоре на уровне читателей “Науки и жизни”.
История моего общения с людьми связана с тем, что происходит в социуме, и с тем, в каком состоянии наличная система знаний. И это мне представляется некоторым тупиком, про который можно отдельно рассказывать…

Национальная идея?..

Когда нам по телевизору или радио в качестве информации о социуме дают тот поток, который мы имеем, у меня впечатление, что комментатор живет в каком-то другом социуме, по крайней мере, что он ходит в другой магазин, не в тот, в котором я вижу ценники, а в какой-то другой. И проблемы у него совсем другие. У него проблемы войны, например, нет, а есть проблема национальной идеи. А идея эта между тем проста: в искалеченном ландшафте и при отсутствии совестливой памяти не может быть здорового социума. И при этом, заметьте, русская национальная идея в таком виде не давит чукотскую или чеченскую.
Лозунг большевиков в 1917 году был такой: “Превратить империалистическую войну в гражданскую”. Удалось. Уже сто лет идет. Вспомним, что сделала война, затеянная российской властью в 1995 году. Привела к уничтожению русского населения на Северном Кавказе и оживила идею исламского джихада среди людей, чьи отцы были ссыльными в Центральной Азии. Но при этом у нас как бы нет войны, а есть проблема национальной идеи. Причем национальную идею ищут где угодно и почему-то находят евразийство (а это уже было реализовано и называлось “Золотая Орда”).
А национальная идея – вот она, лежит, казалось бы, на поверхности: чистые полноводные реки, присмотренные дети и совестливая память. И что еще интересно, каждый компонент триады легко разворачивается в систему необходимых к выполнению требований. Полноводных рек не бывает при сбросе химической и радиоактивной гадости и истреблении водоохранных лесов. Ухоженные дети – это маркер здорового состояния социума и необходимое условие этого здоровья. А и то и другое невозможно без совестливой памяти. Потому что если сейчас мои знакомые говорят мне, что никаких репрессий и украинского голода не было, то не надо удивляться равнодушию к последствиям Чернобыля и Чеченской войны. А недавно на автобусной остановке я разговорился с молодыми ребятами и упомянул о советской власти, так они мне заявили: “Никакой советской власти не было”.
Вот эти три практических ориентира и должны бы направлять образование.

Человечий зверинец

Лагерный социум в летописи Шаламова и социум, который провидит Оруэлл в безысходном “1984” году, чрезвычайно близки, буквально накладываются друг на друга. Хотя Шаламов выживал на нарах, а Оруэлл сидел в благоустроенной конторе Би-би-си.
Есть такой замечательный английский зоолог Десмонд Моррисс, который написал книжку под названием “Человечий зверинец” – один из малоизвестных у нас бестселлеров 60-х годов. Он долгое время работал в Лондонском зоопарке, который достаточно благоустроен. И вот в этих хороших очень условиях со зверьми происходит нечто странное… А вначале наш зоолог написал работу “Реакция животных, которые лишились свободы”. Реакция эта состоит в том, что появляются половые извращения, каннибализм, попытки самоубийства. И вот в зоопарке выстраивается полная модель человеческого общества со всеми его язвами. Получается, что человеческое общество – это людьми построенный для себя зверинец (концлагерь). Именно эта картина – в произведениях Шаламова и Оруэлла. Происходит это с нашей цивилизацией (и в случае, в котором живет Шаламов, и в случае, который вычисляет Оруэлл) при исключении из картины мира одной, кажущейся необязательной составляющей. Какой?
Посмотрите на рыбок в аквариуме. Их мир ограничен стеклом, за которым они видят нечто смутное, какие-то блики. Иногда сверху падает корм. Иногда рука извлекает живого или дохлого наверх. Умная рыбка может все это списать на психологические ошибки, для других – застеколья просто нет. Но, по-видимому, представление о благоустроителе аквариума и застеколья так же присуще человеку, как и скелет с потрохами. Если этот выход из трехмерного мира заблокировать, поведение становится деструктивным, а общество – патологическим.
При отсечке этой самой компоненты – связи с Богом – мир с неизбежностью оказывается в положении рыбок в аквариуме. Или зверей в зоопарке.

Лицо и... харя науки

Итак, выходит выпускник, успешно освоивший школьную программу, в жизнь. И где же он оказывается? На чернобыльской помойке, с которой ему приходится есть.
Вокруг все горит, разваливается и смердит, а ему на уши разнообразную информационную лапшу вешают, объясняя, что либо жиды все украли, либо американским агрессорам не дает покоя наше благополучие, либо коммунисты недоработали. Нужно, дескать, срочно искать куда-то запропастившуюся национальную идею. И что соответственно наша история началась не то вчера, не то позавчера.
И вот здесь мы упираемся в то, что наука, оказывается, имеет не только свое лицо, но и свою харю. Когда общественное сознание колеблется между наукофилией и наукофобией, это объективно обусловлено тем, что у науки есть некие особенности, которые делают ее болезни (как социального института) столь же заметными, как и болезни государственного искусства и государственной пропаганды.
Многочисленные академики после чернобыльской катастрофы подписывали заявления, что в стране ничего существенного не произошло. Опять появляются “специалисты”, которые хлопочут без лишнего шума о повороте северных рек на юг, а южных – на север… Действенных механизмов, экспертизы, препятствующей разрушению, нет!
Товарищ Лукашенко просто взял и отменил Чернобыль в Белоруссии. А между тем любое радиоактивное пятно там не стоячее, а текучее, со множеством накопителей, и все это расползается. В Чернобыле случилась даже не техническая катастрофа, а чудовищное административное преступление. Но о преступлении никто не говорит. Все говорят, что случилась досадная катастрофа: истопник Вася заснул на котле, котел немножко перегрелся, и вот случилось. Васю наказали.
Еще у нас на Южном Урале есть такое замечательное место – речка Теча. Тоже наглядная картинка. В свое время, когда появилась частичная горбачевская огласка, то газета “Правда” поместила фотографию: матери с детишками протестуют против строительства Челябинской атомной станции. Детишки несут плакат: “Не хочу быть мутантом!” А у матери плакат: “Не допустим второй Хиросимы!” И вот умелый “специалист по научным вопросам” газеты “Правда” (на газете была тогда такая шапка: “Правда” – орган ЦК КПСС, цена 5 коп., – и ясно было насколько там правды) нам объясняет: какая, мол, неграмотность; какая ажиотация; как это люди ничего не понимают в научных проблемах; мальчик, мол, не может стать мутантом (про роль облучения в образовании соматических мутаций в онкогенезе обозреватель “забыл”)... А что касается матери, которая не желает получить второй хиросимский опыт, опять же он делает вид, что не знает, что мать-то пережила первый, что на ее памяти – Кыштым, где был катастрофический выброс радиоактивных материалов, сравнимый с чернобыльским (но засекреченный еще жестче)…

Тень на плетень

На том месте, где я теперь живу (в Ясеневе), до начала застройки 70-х годов были сельхозугодья. Если мы отодвинемся еще немножко лет назад, то увидим три усадьбы с благоустроенными ландшафтами – парки, пруды. В этом давно обжитом ландшафте почти до теперешней застройки дожили лисы и зайцы, сейчас остались крысы и больные бездомные псы.
Что видят теперешние дети, выглянув в окошко? Помойку.
То, что в этом мире происходит, определяется двумя знакомыми, но, к сожалению, затасканными словами – экономика и экология.
У этих слов есть хорошие русские эквиваленты. Эко-номика – это на самом деле “домоведЕние”, то есть ведЕние дома, домоводство. А эко-логия – это “домовЕдение”, то есть изучение дома, того места, где мы живем. А дом давно расширился за пределы прибранной квартиры с евроремонтом, вышел за пределы развороченной новостройкой территории поселка или города и включил обширную территорию с акваториями между Чернобылем, уральским Кыштымом и новоземельским ядерным полигоном (как ни кривись и ни отворачивайся, дом-то наш – Чернобыль!). Вот бы тут кстати оказалась национальная идея благоустроения дома – “рекультивация Чернобыля”, или (что то же самое) “сбережение народа” (о котором Шувалов хлопотал перед Елизаветой Петровной, а Солженицын пытался заинтересовать телезрителей).
Но русские эквиваленты не используют, потому что тогда будет виден смысл. Непонятная терминология, шаманская дистанция – это тоже один из знаков социума. Не душегуб, а киллер. Не продажность, а коррупция. Не мiр, а социум. Не вымогатель, а рэкетир.
В науке есть неизбежное качество социального института – давление социального заказа и инстинкт самосохранения, когда личность раздваивается (вернее, распадается натрое): думать одно, говорить другое, делать третье. У каждого дети, не обманешь – не продашь, а чтобы продавать, нужно наводить тень на плетень.

Неизбежность мифотворчества

Преподаем как бы начала наук. А эти самые начала определяются тем, как наука в данный момент выглядит и как социальные заказчики представляют себе, куда бы это можно было приставить. Но научную картину строит не только исследователь, допекаемый заказчиком, но и психологическая неизбежность мифотворчества.
Простенький пример. Фоменко вроде бы интересную игрушку придумал – астрономические маркеры, через которые можно хронологию исторических событий подкорректировать. А еще он решил, что постоянные повторы ситуаций в истории можно считать не повторами подобного поведения разных людей в подобных ситуациях, а повторным пересказом одного события. Выходит, повторы можно убрать, укоротив соответственно череду веков.
Как допущение все это чрезвычайно интересно, пока частная научная модель не превращена в универсальную отмычку – фомку. Пародией, стёбом можно бы натолкнуть на размышления. Какие-то ученые люди в XIX веке написали очень серьезную работу о том, что Наполеона не существовало, что это просто вариант астрального мифа о движении солнца по небу. Где гибнет Наполеон? На Западе, в далеком океане. А перед этим он идет туда с Востока, в окружении 12 маршалов – знаков Зодиака. Или вот еще пример – недавний прекрасный миф покойного Курёхина о Ленине-грибе.
Стеб полезен против напыщенности. Но нам забавно до тех пор, пока апологеты не начинают говорить, что все остальное обман. Выступает по телевизору какой-то из соавторов Фоменко и лепит свою концепцию в прямой эфир. Мальчик спрашивает: “А вот нас на экскурсию водили, берестяные грамоты показывали – это все обман?” – “Конечно, обман”. История вся придумана. История позавчерашнего дня была только вчерашняя. Иисус Христос жил в XII веке в Константинополе. Тамерлан, Чингизхан и Димитрий Донской – это одно лицо. Куликовская битва происходила на Куличках в Москве – там, где храм Всех Святых. И так далее.
Происходит неправомерная экстраполяция. Можно посчитать, что если я иду по прямой со скоростью четыре км в час, то через десять часов я сделаю сорок. Можно посчитать, за сколько при этой скорости я обойду Землю. Но при этом я игнорирую то, что есть еще океаны, есть горы, границы и прочее, не позволяющее мне двигаться по прямой с этой скоростью.

Горькая альтернатива

Когда я учился в университете, то проблема сдачи экзамена по философии состояла в следующем. Или я говорю то, что думаю, и получаю негативный результат. Или я говорю то, что мне говорить противно, и получаю позитивный результат.
Соответственно в преподавании тот же расклад. Либо я рассказываю, как для меня выглядит мир живой и неживой (при этом, конечно, нуждаясь в свободном обращении с программой и терпимости к этим взглядам в обществе), не кривлю против истины, но дети получают ориентиры, затрудняющие прохождение всяческих государственных тестов. Или я говорю то, что мне противно, зато у детей меньше проблем с тестами, экзаменами и прочими взаимоотношениями с государством.
Утилитарная сторона преподавания биологии, о которой я говорю и которая мне противна, с середины 20-х годов была ориентирована на одно – сформировать материалистическое атеистическое мировоззрение. И оно было сформировано. Поэтому большинство граждан, которые сейчас одной рукой держат партийный билет за пазухой, а другой свечку ставят, – неверующие. Никто программу их партии не отменял. А в программе изначально написано, что коммунист – это атеист.

Индивидуальный ковчег

Человек, выйдя из материнской утробы, попадает в не очень дружелюбный социум и должен с помощью образователей, педагогов, воспитателей, докторов, учителей, священников как-то в нем благоустроиться, построить свой индивидуальный дом – ковчег.
Мы долгое время тешили себя сказками о светлом будущем, о бесконечной, ничем не нормированной приспособительной эволюции, о единственно верной научной картине мира, о прогрессивных классах и партиях, о созидательных революциях. Но проблема осталась: человек за свою жизнь должен посадить дерево, построить дом и вырастить наследника. Вот три компонента благоустройства индивидуального обиталища – своего ковчега среди столь же подверженных всем ветрам индивидуальных ковчегов других людей. И все это в пределах единого человеческого большого ковчега – Планеты, которая, в свою очередь, ведома какими-то своими путями внутри суперковчега – Мироздания.
Что необходимо, чтобы построить свой ковчег? Нужно, во-первых, иметь представление о том, куда мы попали. А во-вторых, иметь представление о том, как соотносится твой язык с языками социума и языками природы (словарный и понятийный запас можно пополнить, но можно и растерять).

Вертикальный ряд

Итак, на выходе из школы мы должны иметь некую целостную картину дома, в котором мы живем. И соответственно создавать картину своего поведения (как остаться слоном и сохранить посудную лавку). Эта картина должна формироваться, во-первых, из объективно наблюдаемых устройств этого дома, а во-вторых, из представлений о том, чего мы в данный момент не видим. Ну, например, мы не видим, как наш дом за горизонтом устроен или куда проваливается недавно положенный асфальт.
В конце XX века был такой идеологический перелом, который оправдывает все расходы на космические полеты, которые позволяют человеку увидеть целиком этот самый свой дом – Землю. Человек увидел. И сразу появилась такая зрительная картинка: Земля – это космический корабль с ограниченными ресурсами. И как только мы выходим на эту картинку, то вот тогда и домоведение (экология), и домоведение, домоводство (экономика) сочетаются в нашей голове.
Ну а кроме того, в обеих реальностях, видимой и невидимой, есть то, что их соединяет, – выход наверх и одновременно в глубь собственной души. Этот вертикальный ряд присутствует в психике человека и предполагает Творца, который к тебе небезразличен и с которым можно вести диалог.
Можно описывать все это словами, можно рисунками, моделями, компьютерной графикой, экспонатами музеев и книгохранилищ… Во всяком случае, о существовании равноценных описаний происходящего вокруг надо как минимум говорить – и чем раньше, тем лучше. Ну а в идеале – обживать эти модели. Где и как? Школа консервативна, загружена социальным заказом и прочими обстоятельствами (у государства пока другие проблемы, сиюминутные, неотложные и к “сбережению народа” не относящиеся). Но ведь кроме школы есть библиотека, интернет, лекторий и музей, каждый со своими возможностями и требованиями к потребителю…

Вадим ФЕДОРОВ,
кандидат биологических наук

Диктофонная запись
Марии ГАНЬКИНОЙ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"