СТРАНИЦА ОДНОЙ КНИГИ

В конце осени мы открыли новую рубрику: страницу, представляющую каждый раз новую книгу, достаточно глубокую и неожиданную, книгу-событие последнего десятилетия.
Но разве возможны сегодня книги-события?
«Первое сентября» возникло в годы невероятного читательского бума. Миллионы людей жадно искали тогда в открывшихся им книжных сокровищах ответы на главные мировоззренческие вопросы. Те времена схлынули, книжная жажда была утолена, иллюзия того, что в жизни все можно устроить «как по писаному», развеялась.
Но за прошедшее десятилетие в руки читателей пришло новое поколение «серьезных» книг.
И общественное предназначение их стало другим – cегодня такие книги не столько увлекают под те или иные флаги, сколько уводят от шаблонных антитез, помогают взглянуть на вещи глубже, чем это принято.
К современным «книгам-событиям» мало кто отнесется как к «учебникам жизни», скорее как к ориентирам в ней. А ориентиры полезно видеть на больших расстояниях друг от друга.
Сегодня вторая встреча, которая не будет похожа ни на предшествующую, ни на последующую.

Федор ГИРЕНОК
«Пато-логия русского ума. Картография дословности»
М.: «Аграф», 1998

«Сегодня нельзя писать так, как писал Кант, потому что скорость протекания событий изменилась. Мало кто согласится сидеть и ждать, пока автор перескажет то, что он прочитал за свою жизнь, приведет все аргументы «за» и «против», укажет следствия, сделает вывод. А это значит, что тексты должны быть маленькими. Короткими и независимыми друг от друга. В них нужно успеть упаковать все, что ты хочешь сказать. Помимо этого, философские тексты должны не только содержать в себе какие-то мысли, но они должны обладать еще самоценностью. Быть музыкой. Смешить, печалить, очаровывать и ошеломлять. Философский текст должен быть поэтически организован…»
В согласии со своим размышлением Федор Гиренок и постарался написать эту книгу: как веселый, лукавый и неожиданный текст, переплетенный внутри себя подобно тому миру «связных состояний» жизни и мысли, которые пытается представить, показать и защитить автор.
Тема его книги – русская философия, очерченная и перекликающаяся довольно непривычно: от Чаадаева и славянофилов не только к Вернадскому и Циолковскому, но и к теоретикам сельского хозяйства, Советову и Чаянову, при этом лишь слегка зацепляя многие, куда более привычные в подобных списках имена.
Впрочем, этот обзор русской философии – осмысление и оправдание ее своеобразия, а вовсе не каталог действующих лиц. (Хотя представлен он как раз личностно, именами, событиями, взаимными обоснованиями в движениях биографий и ходах мысли.) Этот обзор словно жадно выхватывает наиболее контрастные, резкие, подозрительно непоследовательные и непредсказуемые творческие истории.
Одним из импульсов к появлению этой книги (и предшествовавших ей лекций, которые читались Гиренком между 1993-м и 1996 годами) было, по авторскому признанию, «пренебрежительное отношение к русской философии людей, с мнением которых я не мог не считаться».
Книга наполнена скрытой полемикой с известными философами советской эпохи –Щедровицким, Зиновьевым, полемикой, во многом отталкивающейся от их парадоксов, обыгрывающей их словесные формулы, воспитанной на их жестком, въедливом и отчаянном рационализме.
Федор Гиренок сводит между собой целые пласты разных эпох отечественной мысли, но не в лобовом столкновении, а словно в шутливой игре пересмешников, лишь иногда обнажая в словесных «прятках», «горелках» и «дразнилках» трагичнейшие обороты смыслов и судьбы.
«Смыслы рождаются миром сокровенного. Иным образом они не появляются. Если бы они появлялись иным образом, то легко было бы быть счастливыми», – замечает он. Наверное, вне зависимости от степени согласия или несогласия с бесчисленными провокациями и остроумной агрессивностью автора трудно удержаться от восхищения перед той тканью намеков, парадоксов и афоризмов, в которой Федор Гиренок старается подобрать материю, подходящую, чтобы по ней понимать, угадывать или узнавать «сокровенное» и «осмысленное».

Андрей РУСАКОВ

Федор Иванович Гиренок – доктор философских наук, профессор, заместитель заведующего кафедрой философской антропологии МГУ. Автор книг: «Экология. Цивилизация. Ноосфера» (1987), «Ускользающее бытие» (1994), «Метафизика пата» (1996), «Пато-логия русского ума» (1998).
Ввел в обиход представление о русском космизме. Рассматривает столкновение слова и дословного как исток, породивший оригинальную русскую философию. Придумал теорию клипового мышления, полагая, что понятийное мышление перестало играть какую-либо важную роль в современном мире.

Философия и возвращение к дому

Философия – это рассказ. Повествование, начало которого коренится в словах раскаяния: «Боже, ну какой же я был дурак». Раскаяние возвращает тебя к тому, что ближе всего к тебе. А ближе всего к тебе — твоя жизнь. Твой дом. Быт. Повседневность. Ну а если тебя нужно возвращать, значит, ты забрел куда-то очень далеко. И что-то в этой дали тебя соблазняло. Заманивало. И тебе хотелось прикоснуться к тому, что выглядело так заманчиво. Ведь каждого из нас касается только то, к чему мы прикоснулись.
Русская философия не участвовала в приключениях европейского ума. Поэтому наши метанаррации, то есть то, внутри чего мы живем и благодаря чему понимаем, носили не философский характер, а сказочный. Они были былью. И мы тихо спали. А потом проснулись и обнаружили, что в наши головы, не спрашивая разрешения, проникла европейская метафизика.
Русская философия начинается с возгласа К.Аксакова: «Пора домой». Русские философы рассказывают не о приключениях ума вдали от дома, а о возвращении к самому близкому.
Русская философия возникает в XIX веке. И возникает она как род литературы. Если европейская философия – это философия самосознания, то русская философия – это философия дословности. Вот этого-то в ней и не принимают. Из-за этого на нее и косятся. В русской философии составляется план-карта возвращения издалека, от непосредственности опосредованного к непосредственности изначального, к Дому.

Картография

Я назвал свой метод картографическим, потому что возвращение домой отвращает от нового. От того, что еще становится.
Картографический метод безразличен ко времени, потому что он ориентирует на то, что стоит, остановилось, на место стоящего. А это место образуется пространством, сопряжением дословности поступка и мысли. То есть случайным фактом биографии, его материей выражается необходимость какой-то мысли. И отделить ее от случайности обстоятельств нельзя. А если ее отделить нельзя, то ее и развить нельзя. В России идеи не развиваются и не превращаются друг в друга. Они размещаются друг около друга. Чаадаев не превратился в Хомякова, а Самарин не упразднил Киреевского, не превратил его в свою односторонность. Поэтому-то меня интересует расположение Хомякова на карте русского сознания. И место Киреевского. И все, что выросло на этом месте. И возможные переходы от одного к другому. То есть я не могу взять, например, отношение Хомякова к государству и сравнить его с отношением Аксакова к государству и показать происшедшее изменение. Я не исследователь. Я картограф. Я не знаю, что превращалось во что. Мне нужен пространственный маршрут. Схема пути возвращения к дословному. Нужна карта русского сознания.

Термины и образы

С чем связана истина? Со словом. В истине есть что-то невидимое, непредставимое. Далекое. И вот эту отдаленность выражают в слове. На Западе. В романо-германской Европе. Мы связываем истину с тем, что видим, представляем. С образом. Нам нужно не слово, а образ. Это римляне придумали такой фокус. Сначала они ныряют в мир невидимых сущностей, а затем выныривают с твердыми основаниями, с тем, что делает их поступки и взгляды обоснованными. Дело сделано. Ты нырнул и вынырнул. И что-то уже доказано. Нам нужно не доказывать, а показывать. «Слово человеческое весьма недостаточно, чтобы выразить смысл». Духовность неизменно является в образе вещественном.
Дословность, выговариваемая Хомяковым, сделала мыслимыми конкретную метафизику Флоренского, умозрение в красках Е.Трубецкого и клиповое письмо Розанова, то есть письмо, которое строится не на различии терминов, а на списании образа, состояния-картины. А ее можно показать. То есть во Франции мыслят, если различают. У нас мыслят, если воображают.
Что мы приняли извне? Терминологическую различенность. То есть знания. И эти знания многих раздавили. Раздавили умозрение в образах.
Жизнь-то у нас наша, да ум в ней привозной. Чтобы привезти, его, как плод, сорвать надо. И вот мы отделяем плод от целого, перевозим его и складываем. И получаем нечто книжное. Сложное. Целое – просто: тебе что-то показывают, и ты смотришь. То есть ты смотришь на предмет простым глазом. «Простые истины ясны для некнижного ума».

Цитируется по книге: Федор ГИРЕНОК.
«Пато-логия русского ума.
Картография дословности»

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"