Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №67/2004

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N38
РЕМЕСЛО 

Алексей МИТРОФАНОВ

Горный завод

Нынешние символы в проверке временем не слишком-то нуждаются. Построит кто-нибудь в Москве чугунного Петра в кораблике – и этот Петр сразу расползается по множеству открыток и подарочных фотоальбомов.
Нечто подобное возникло в Екатеринбурге в 1998 году. Скульптор Чусовитинов изваял двух дядечек и разъяснил, что это – основатели города Екатеринбурга, господа Татищев и Геннин. Кто из них кто – не стали уточнять, тем более что лица этих двух героев вышли почти что одинаковыми.
Памятник сразу же прозвали “Бивисом и Баттхедом” (в то время они пользовались популярностью невероятной). Затем о Бивисе и Баттхеде забыли – соответственно и кличка отмерла. Теперь все это – просто памятник. Просто Татищев и Геннин. Место, у которого фотографируются гости города. Потому что это место они видели на всяческих подарочных открытках
и фотоальбомах.

Не совсем понятно, что считать датой основания Екатеринбурга. Первое поселение на этом месте возникло в 1672 году. Правда, называлось оно по-другому – Шарташом и не было при этом городом. Так, деревенька, заселенная смиренными старообрядцами.
Первые серьезные события здесь начались в 1721 году. На Урал с комиссией прибыл Василий Никитович Татищев (тот самый, что под конец жизни написал весьма известное, но при том весьма неоднозначное исследование – “История России с древнейших времен”). Задачу перед ним ставил сам император Петр Первый: “осмотр рудных мест и строительство новых заводов”. Уполномоченный Татищев очень быстро выбрал место – возле Шарташа. На этом его полномочия закончились. В ответ на предложение осваивать эти места власти отдали строгое распоряжение: “Железных заводов до указу строить не велеть, а производить те, кои до сего времени только были”.
Конфуз, попахивающий скандалом и отставкой.
А тут возникла новая напасть – любимцы самого Петра Никита и Акинфий свет Демидовы. Богатеи, парвеню и местные горнозаводчики. По ходу дела интриганы – поняв, какую конкуренцию составили б им государевы заводы, они принялись плести вокруг Татищева хитрые сети и даже подвели несчастного под суд (обвинив его, как водится, во взяточничестве). Разбираться прибыл сам Георг Вильгельм (по-нашему – Виллим Иванович) де Геннин, вывезенный Петром Первым из Голландии и на тот момент весьма влиятельный чиновник.
– Для чего Татищев заводы не исправил и отчего они разорены и не в добром действии? – гневно вопрошал российский император.
И де Геннин разобрался: “Демидов – мужик упрям, видя, что ему другие стали в карты смотреть… жаловался… До сего времени никто не смел ему, бояся его, слова выговорить, и он здесь поворачивал, как хотел.
Ему не очень мило, что Вашего Величества заводы станут здесь цвесть, для того, что он мог больше своего железа продавать и цену наложить, как хотел, и работники б вольные к нему на заводы шли, а не на ваши. А понеже Татищев по приезде своем начал придавливать или стараться, чтоб вновь строить Вашего Величества заводы, и хотел по горной привилегии поступать о рубке лесов и обмежевывать рудные места порядочно; и то ему також было досадно, и не хотел того видеть, кто б ему о том указывал…
Преждь сего до Татищева… Демидов делал, что он желал, и, чаю, ему любо было, что на заводах Вашего Величества мало работы и опустели.
Наипаче Татищев показался ему горд, то старик не залюбил с таким соседом жить и искал, как бы его от своего рубежа выжить, понеже и деньгами он не мог Татищева укупить, чтоб Вашего Величества заводам не быть. Ему же досадно было, что Татищев стал с него спрашивать от железа десятую долю”.
Помимо всего прочего Геннин определил, что “к старым заводам ни коими мерами нельзя было пристроить мануфактур и фабрик, и медных и штальных заводов для того, что около старых заводов леса отдалены, и воды очень мало, и плотины худы”.
По всему выходило, что Татищев прав и следует его послушаться и, более того, приставить к руководству новым делом. Об этом, не скрывая, между прочим, собственной досады, и писал Петру Геннин: “К тому делу лучше не сыскать, как капитана Татищева, и, надеясь, что Ваше Величество изволите мне в том поверить, что оного Татищева представляю без пристрастия, не из любви, или какой интриги, или б чьей ради просьбы; я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но, видя его в деле весьма права и к строению заводов смысленна, рассудительна и прилежна… Пожалуй, не имей на него, Татищева, гневу и выведи его из печали и прикажи ему здесь быть обер-директором или обер-советником”.
К счастью, Петр так и поступил. Татищев возглавляет государево уральское горнозаводчество. Сюда стягиваются воинские подразделения (правда, не бравые гвардейцы, а своего рода стройбат). К примеру, из Тобольска прибыл полк под началом Федора Борисовича Еварлакова. Последний получил от де Геннина предписание: “Определяю вас на оных заводах заводским комиссаром и вручаю вам ведать оные заводы… А для показания мест под квартиры и прочего строения определен там кондуктор Клеопин, которому даны чертежи всем строениям за моей рукою, по которым он будет вам показывать места, какое строение имеет быть. И вам велеть по оному его приказанию строить”.
“Воины” не слишком-то усердствовали. Де Геннин писал Петру: “И оным солдатам хотя жалованье дается каждый месяц, порядочно и безволокитно, також и провиант, однако ж бежало ныне много на воровство на Волгу. И того ради я понужден был, по учиненному кригсрехту, которые пойманы, перевесить, и тех, которые подговаривали бежать, и другие наказания учинить. И ежели не перестанут бегать, то и жестче буду поступать”.
Город, однако, рос. Одновременно с этим де Геннин пытался решать глобальные проблемы безопасности. Он писал одному из высоких чиновников: “Сиятельный князь Семен Михайлович! Должен вам писать, чтоб вы резолюцию имели, как границу беречь от нападения Казачьей Орды, татар и башкиров, которые во всякий год христиан берут и варварам продают в несносные труды. Истинно, что до сего времени оное дело так плохо припущено от вышних прежних сибирских управителей. А как вам самим известно, наша армия отлучена далеко: одна часть к турецкой границе, другая к Персии. И о том Казачья Орда и прочие татара небезызвестны. И ежели Бог не сохранит, учинить они могут какое вредное бессчастие… и могут всю Сибирь разорить, и Тобольск не устоит. Для того, слышно, что плох порядок. И мой совет при сем Вам посылаю. И хотя без указу от нашего всемилостивейшего императора нельзя с такими ворами войну зачинать, однако ж хранить народ и высокий Его ИВ интерес, а по нужде и обороняться не запрещено. И ежели вы какой совет положите, то я вам в строении крепостей рад помогать. И скоро можно сделать, ежели морозы не захватят и ежели плуты – сибирские приказчики и комиссаришки – верны и рачительны станут, а мужиков не разорят. Которых мужиков могут поголовно в работу забрать, а за взятки богатых отпускать, а убогих мучить и паче варваров разорять. И от того они, бедные, и по нужде бегут от тех тягостей”.
Дело намечалось далеко не шуточное. Демидовы на время присмирели.
А в 1724 году определилось наконец название завода (и одновременно будущего города). Президент Берг-коллегии и известный московский колдун Яков Брюс подписал специальный указ: “Построенным на Исети железным заводам в славу Ея величества быть именем Ея величества государыни императрицы Екатеринбургским… И для того тебе, генерал-маэору (де Геннин. – А.М.), в славу тех заводов имени иметь старание… дабы от того слава Ея величества вовеки не угасла”.
Заводчан держали в строгости. Мастерам раздали списки правил поведения (как самих мастеров, так и подчиненных им работников) – “и те пункты им, мастерам, иметь в своих домах и в свободные времена для всегдашней памяти прочитывать чаще, дабы всегда всяк свое дело помнил и имел то перед собою яко зерцало”.
Тем не менее, по неизменной российской традиции, случались курьезы. В частности, в 1732 году Татищев попросил, чтобы в районе восточных границ государства ему приискали китайца (обязательно китайца), “чтобы мог обучить руды плавить и серебро с золотом разделять”. Дескать, “китайцы в разделении минералов и в растирании крепких камней легким способом пред европским искусство особливое имеют”.
Государевы заводы – дело важное. Но тем не менее лишь в 1738 году Татищев получил ответ. Зато секретный. Российский резидент писал ему: “Как я зело мнительные нравы китайских министров чрез двадцатилетнюю с ними практику довольно знаю и никакой надежды не имею, чтоб они российской нации людям для такого учения при их заводах быть позволили”.
Выход виделся в другом: “Двух учеников немедленно к российским заводам отдать во учение и велеть им все то показать, что к довольному знанию рудоплавного ремесла принадлежит. А потом послать их в Пекин под видом, якобы они для обучения китайских языков туда определены, а китайцы чтоб отнюдь не ведали, что они вышеописанному ремеслу обучены. А когда они таким образом там будут приняты и отчасти тамошнего языка научатся, то им всякие тамошние художества смотреть и обучиться без никакого с китайской стороны сумнения будет свободно. А хотя они тогда для сочинения всяких рудоплавных проб и у себя во дворе маленькие горны возведут и якобы для рекреации в них что будут плавить, то не надеюсь, чтоб трибунал им то запретил, ежели сами не откроют, что они для того посланы”.
Шпионов выбрали не слишком мудрствуя – взяли лучшего ученика немецкой школы и лучшего латинской. Долго и старательно их обучали ремеслу, таская по всяческим горным заводам. Естественно, что и в учителя тоже определили самых первоклассных мастеров. Но столь тщательная операция сорвалась самым глупым образом – шпионы просто опоздали к назначенному сроку.
Приблизительно тогда же вышел следующий документ: “Сибирские заводы разоряются и год от года плоше становятся, для того, что чрез многие труды и знатное искусство генерал-лейтенанта Геннина обще с мастерами учреждено действительное содержание и по отбытии его многими особливыми мнениями с переправками повреждено. И ныне при оных железа делается весьма мало, а прибыли уже и половины против тогдашнего нет, хотя заводов после оного и умножено”.
Из “ударной стройки века” горное заводчество превратилось в самое банальное, не слишком прибыльное, а подчас убыточное производство. Чего, собственно, и следовало ожидать.

* * *

Екатеринбург вообще-то получился непонятным городом. Нечто среднее между фабричной общагой и заводской казармой. Регламентировалось все, даже строительство жилья. Геннин писал в своей инструкции: “Ежели строит кто дом свой не по чертежу, а особливо выше другого, захватит или уступит улицы – оному велеть перестроить немедленно”.
Естество, что называется, брало свое, и комиссар Федор Неклюдов жаловался: “А ныне видно, что многие домы построены не так, как надлежит”.
Столь же тяжело велась борьба с банальным воровством. Однажды, например, якорный подмастерье Иван Просолупов выковал “налево” из казенного железа (разумеется, за ведро водки) целый комплект кухонной утвари. Его, не долго думая, приговорили к смертной казни. Любителя спиртных напитков вывели на площадь и зачитали ему приговор:
– Генерал Виллим Иванович Геннин за твое воровство приказал тебя, Просолупова, казнить смертию – повесить, чтоб, на тебя смотря, другим, будучи у дел Государевых, воровать было не повадно!
Правда, спустя минуту был зачитан другой, более мягкий приговор:
– Император всероссийский Петр Великий, отец отечества, дарует тебя животом. А вместо смерти бить тебя за твое воровство кнутом нещадно!
Все-таки несколько ковшиков и сковородник – повод для смертоубийства недостаточный.
Для пресечения воровства Геннин настрого запретил работникам заводов торговать чем бы то ни было. Правда, официально этот запрет объяснялся несколько иначе: “Мастеровой человек, который увязит свои деньги в торги, не станет печися о том, чтоб ему выработать деньги своим мастерством; а ежели у кого торгуют в лавках дети, оных взять в школу, и как обучатся, то определять их по делам”.
Не оставил он в покое и обычных обывателей (в том числе, конечно, и торговцев): “Чтоб каждый вывез на завод с куреня кучу угля за плату против приписных крестьян”.
Но воровство все продолжалось, уголь поступал неаккуратно, а строгости Геннина пошли только на руку местным мошенникам. Он с горечью признавался: “Я писал Его Величеству преж сего и еще объявляю, что так ныне шутя потребляют бездельники “слово и дело Государево” на кабаке и на улицах, грозя добрым людям: ежели не дашь гривну на вино, то ты хочешь ли со мной в Преображенский? И уже добрые люди опасаются и в город ездить от таких клеветников”.
Де Геннин пробовал ограничить кабаки – позволил им работать всего-навсего четыре часа в сутки (правда, время выбрал очень странное – с восьми утра и до двенадцати дня). Боролся и с домашними застольями: “Сколько ведомо, мастера непрестанно варят пива… и в домах своих весьма пьянствуют, и на работу с воскресенья на понедельник, так же и после праздников приходят поздно и пьяны… Того ради накрепко запретить, чтоб мастеровые люди пив варили, а ежели у кого в доме сыщется, то оное выливать вон. А для лучшего в воскресенье и другие праздники зачинать мастерам работать с вечера по пробитии 8 часов. И ежели кто придет на работу пьян, таких перед фабриками жестоко наказывать батожьем”.
А поручику Брандту де Геннин отдал приказ: “Патрулировать в каждую ночь раза по два или по три по всем здешним квартирам и прислушивать, в какой квартире есть пьянство, крик и драки. И таких людей, кто б какого звания ни был, брать и приводить на гаупвахту под караул. А ежели кто противится и отбиваться от ареста будет, с такими поступать яко с противники и брать под караул силою и наказывать батожьем пред фрунтом нещадно”.
Как водится, со временем трагедия (еще бы не трагедия: за участие в скромном застолье – “батожьем перед фрунтом нещадно”) сделалась фарсом. В 1837 году главным начальником горных заводов сделался генерал В.А.Глинка. Он был строг не менее чем де Геннин. Но строгость его была с очевидным креном в самодурство.
И.А.Мещерский писал: “А Глинка? Развеселится и курьеров сейчас в Богословск и Златоуст, где были свои военные оркестры. Ну, на тройках и мчат музыку, куда велит Глинка. Танцевали тогда мазурку часов до шести… Музыканты в обморок падали, а бал с девяти часов вечера до девяти утра”.
Не удержался перед столь заманчивым соблазном – поиронизировать над Глинкой – и писатель Мамин-Сибиряк: “Старик захотел, чтобы театр был, и театр явился, как по щучьему веленью… Загорские купцы устроили подписку, и каменное здание театра, начатое весной, к осени было кончено. Для начала сороковых годов такая быстрота построек не была заурядным явлением. Секрет заключался в том, что генерал пожелал”.
Действительно, светские развлечения были пунктиком В.Глинки. Тот же Мамин-Сибиряк писал: “Горный оркестр был поставлен на военную ногу, как и все другие учреждения горного ведомства. По зимам, когда в клубе шли балы, веселье иногда затягивалось чуть не до белого света, а музыка должна была играть. Случалось не раз, что “духовые инструменты” падали в обморок от натуги, а оставались одни скрипки, виолончели и контрабас… В случае ослушания музыкантов садили на гаупвахту, как простых солдат”.
И разумеется, все так же процветало воровство. Точнее говоря, преуспевало много больше – за столетие в городе сложился совершенно новый тип русского жулика – так называемого хищника или же хитника. Этот хитник “хищническим образом” присваивал запасы государственного золота. Происходило это так: “На разрезах отыскиваемые самородки и мелкое золото залепляли в глину и отбрасывали подальше от прииска. И, опасаясь обыска, не уносили с собою во время ухода с работ, но в праздничные дни ходили или ездили к ним нарочно”.
Воровали золото и с фабрик: “Похищаемое золото прятали в обувь, за пазуху, в рукава, в рот, между пальцев, в волосах. А при поимке их нарядчиками и даже часовыми откупались от них деньгами. Многие для прикрытия друг друга составляли в нескольких человеках товарищество и, похитя в вашгердах золото, залепляли его в глину, выбрасывали из фабрик в окошки и по смене, когда уже обысков им не делается, уносили”.
Неудивительно, что промыслы, впрямую связанные с золотом, преуспевали больше прочих: “Мещанами Алемазовыми, Вороновым и прочими искусство золотых дел доведено до весьма похвальной степени, за что городская дума свидетельствует им, как добрым и полезным гражданам, свою признательность. Прочие же ремесла не токмо не достигли своего усовершенствования, но, напротив того, уклонились в пьянство и прочие распутства, а другие обратили внимание свое на стеснение других… И не будучи сами ничему учены и не имея ни малейшего понятия о искусствах сих, уклонились единственно в ябеды и переписки”.
Правила горнозаводчества становились все строже и строже. Тот же Глинка, например, послал в Санкт-Петербург весьма красноречивый документ. Он предлагал практически все население края перевести на положение бесправных государевых солдат:
“1. С одной стороны, для обеспечения благосостояния заводских людей ввести во всех частных горных заводах Уральского хребта те же самые насчет содержания людей положения, которые с такой пользою введены уже в заводах казенных.
2. С другой стороны, для обуздания своевольства заводских людей судить их за все вины судом военным. Но обе сии меры имеют одна с другою тесную связь, и одна без другой, особенно последняя без первой, едва ли могут возыметь спасительное действие”.
Надо ли говорить, что на его заводах все это было давным-давно уже отлажено. Но хитники однако же преуспевали.

* * *

И все же, несмотря на воровство, жестокость, глупость и прочие тому подобные явления, которыми сопровождалось становление Екатеринбурга, город был прекраснейшей лабораторией, где оттачивались новые приемы, технологии и агрегаты. Все-таки руководители горных заводов занимались не одним лишь поиском бражников и воров. Они, что называется, душой болели за новое, невиданное производство.
Берг-гешворен Клеопин, к примеру, был готов отдавать половину собственного жалованья, чтобы удержать в Екатеринбурге некого плотинных дел мастера Злобина: “Ежели он у нас не будет, то не токмо вновь что сделать, но и построенное новое скоро старым сделают, для того что искусного человека в строении не будет. И хоша что у снастей портится – узнать скоро не можно; а он ныне со мною ходит по фабрикам и, где войдет – тут увидит тотчас, что снасть портится или мастер неладно делает, и того ж часу исправят. И впредь закажут мастеру, чтоб так не делал”.
Да что Клеопин – сам Геннин просил Петра Великого, чтобы тот смиловался над Семеном Денисовым, братом фанатика-раскольника (этого было достаточно, чтобы нажить серьезнейшие неприятности), поскольку тот “в подъеме и сыску руд был годен и пред другими радетелен в заводской работе”.
Внимание здесь уделяли мелочам, казалось, самым незначительным. Например, в инструкции для медников было записано, что самую обычную посуду “для продажи охочим людям делать чистым мастерством и пайка у оной была чистая и крепкая, а в лужении и обточке (которая обтачивается) гладкая, дабы оную купцы за видимою добротою покупали охотнее”.
Особой же элитой здесь считались мастера-гранильщики. Один из исследователей позапрошлого века писал: “Все рабочее население завода находилось в обязательных отношениях к Горному ведомству. Рабочие Березовского завода… посылались на работы в другие заводы, в том числе и на Екатеринбургскую гранильную фабрику. Весьма вероятно, что здесь кто-то обучился гранильному делу и обучил своих семейных и односельцев. По словам же гранильщиков, первым мастером печатей был Брусницын, обучивший этому ремеслу жителя Чермянинова. От него перенял ремесло дед теперешних печатников Ощуковых. Современниками этих первых мастеров считаются Дуровы, которых сменилось уже три поколения. На первых порах искусство гранения хранилось в тайне. Мастера никого не обучали и при посторонних не работали. Тем не менее промысел распространялся отчасти путем рассказов и самоуком. Причина этого скрывалась в высоком заработке от промысла, что констатируется значительным оброком, какой вносили мастера в заводскую контору. Например, Дуров вносил 17 рублей в месяц. Некоторые гранили стекло, колчедан. Так, отец гранильщиков Чехомовых гранил брошки, пуговицы из стекла и уж потом по совету одного екатеринбургского купца стал гранить из камня. Насмотревшись, как одна старуха огранивала искры, он сообщил об этом сыну, передав ему для образца огненную искру. Сын самостоятельно обучился этому ремеслу и работал замечательно без квадранта и разгранивал до 50 искр в день. Потом научил сестер”.
Производительность и качество работников по камню и гранильщиков зависела от многого. Один из них, некий умелец Патрушев, об этом говорил: “Вазы делаются по рисункам разными фигурами из разных сортов камней, которые один против другого в телах немалые отметины имеет. Иногда и одного сорта камень представляет себя при деле неравного свойства, ибо иной идет на обсечку стальным инструментом свободно, а другой по видимым природным прослойкам принуждено разрезывать медными кругами. И посему сорт противу сорта больше время занимает, почему сравнить их дело никак и не можно”.
Впрочем, уже в конце восемнадцатого века здешний подмастерье В.Каковкин сконструировал несколько хитроумных механизмов “по выниманию внутренности у ваз”, чем здорово облегчил труд своих товарищей по цеху. И уже после смерти этого изобретателя сын его выдал главный секрет отца: “Изобрели мы общими силами, чтоб машина, держимая в руках, и по произволу художника вытачивает вставляемым резцом различные изображения так точно, как бы скульптор стекою или живописец кистью действует свободно… Без изобретения сей машины нет и не было способов вырезывать на яшме, агате и вообще крепком камне… Усовершенствовал, устроил их шесть и привел для успешной обработки всякого рода прорезок и изображений даже колоссальных статуй… Первое действие сей машины употреблено было к вырезке орнаментов на чашах из зеленой яшмы в Кабинет Его Величества. Но оставалась и поныне неизвестною”.
Здесь изобретались и обкатывались новые плавильни, горны, золотопромывальни и “свирельные” (то бишь сверлильные) станки. И нередки были случаи, когда изобретатели и мастера не требовали за свои изобретения ни копейки. К примеру, Осип Яковлевич Меджер “просил позволения устроить водостолбовую машину при Александровской плотине на собственный счет только ради опыта, не ручаясь ни за успех действия ее, ни за количество потребной для того воды”.
И по большому счету, именно такие личности (а вовсе не воры и бражники) определяли настоящее лицо города Екатеринбурга.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru