Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №62/2004

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
монтаж

«Здесь Родос – здесь и прыгай»
Опубликованы неизвестные письма Юрия Домбровского

Их не стало почти одновременно. 10 мая 1978 года умер Семин. Через девятнадцать дней – 29 мая 1978 года – Домбровский. На листе, заправленном в пишущую машинку, последняя фраза, написанная Семиным: «Начинаем любовью к жизни, а кончаем любовью к смерти». Рассказ «Ручка, ножка, огуречик» – последний, написанный Домбровским и опубликованный спустя двенадцать лет после его смерти, – предчувствие близящейся гибели и эскиз ее сценария, в котором просматриваются реальные обстоятельства. Семину за год до этого минуло пятьдесят. Домбровскому через год предстоял семидесятилетний юбилей.
26 апреля 1978 года, за две недели до конца, в письме литературоведу Льву Левицкому Семин приводит строчку Бориса Слуцкого: «Я проснулся от резкой боли и почувствовал: я – живу» – и пишет: «Резкую боль я давно не зову. Она сама приходит. Кожа у меня, что ли, тонкая стала?» Это признание о том напряжении, в каком он жил. В тот же день, 26 апреля 1978 года, Домбровский, тайно получивший из-за рубежа три экземпляра только что изданного в Париже романа «Факультет ненужных вещей», надписывает один из них: «С огромным удовлетворением за то все-таки невероятное почти Чудо, что мы до этой книги дожили».
За этой хроникой жизни двух выдающихся писателей – даже в кратком фрагменте – возникает то шекспировское «давление времени», которое Домбровский поминал часто в своих разговорах.
В майской книжке «Нового мира» за этот год опубликованы письма Юрия Домбровского Виталию Семину. Публикация В.Н.Кононыхиной-Семиной. Подготовка текста, предисловие и комментарии Л.С.Дубшана. Л.Дубшан напоминает, что и Домбровский, и Семин – прошли лагеря: «Домбровский – многолетний гулаговский. Семин подростком – тусклый ад нацистского арбайтлагеря. Отсюда общее для них обостренное переживание воли как главной ценности».
Однако в новой публикации – ни слова о лагерях. Это письма о творчестве, о силовых линиях, которые пролагает история литературы, которые часто не видны ее участникам и тем не менее определяются качеством их личности, характером дарования и его уровнем. В дни разгона «Нового мира» Твардовского, говоря о судьбе журнала и судьбе литературы, Домбровский пишет:
«Господь его знает, что будет! Ведь и когда К<онстантин> С<имонов> приходил на это место, то он не думал, что ему придется печатать Дудинцева, и Т<вардовский> тоже не готовился открывать А<лександра> С<олженицына>, а пришлось. Я как-то сказал одному из главных кочетовых: “Неужели вы не понимаете, что если вам все-таки удастся заткнуть нам рты, то вам придется писать то самое, что пишем мы, – только делать это вы будете хуже. Да, дорогой мой, для меня это неоспоримая аксиома. Время имеет свою топологию, она вычерчена по лекалу, и тут ни они, ни мы ничего уже поделать не можем. Отрезок, в котором мы живем, чудовищно искривлен, но загибается он в нашу сторону. В этом я абсолютно уверен (пишу так путано и неточно, что самому противно, но ты поймешь). Я понимаю, конечно, что все это очень академические утешения, но “претерпевший спасается”. Меня всегда выручало именно это».
И дальше Домбровский говорит о природе семинского искусства, о структуре и энергетике его мастерства. «Я в тебя очень верю. Твои вещи сильно закручены в некие неподвижные пружины, но они взрываются в конце и бьют наотмашь. Этого у нас никто не умеет. Вот поэтому тебе при всех твоих физических качествах – тяжело работать. Безумно тяжело, трудно, беспокойно (неуютно) писать такие вещи – но нужны они очень, очень: это совершенно честно и искренне».
«Ты не польстился ни на один выигрышный момент, – пишет Домбровский в другом письме того же 70-го года, – нигде не посягнул и не перешагнул повседневность. Вот отсюда и огромный моральный и художественный выигрыш твоей повести». Речь идет о повести В.Семина «Семеро в одном доме», напечатанной в «Новом мире» Твардовского в 1965 году. «Твоя повесть – вечная вещь, – пишет Домбровский. – Она вся без выкриков, без экзотики страданий, без трагедий и философских монологов – просто строят дом и все, – а какая сила постижения всего и всех». «У тебя “здесь Родос – здесь и прыгай”».
Через семь лет Семин сам раскроет, чего стоит этот прыжок, каким бы знанием этой своей территории ты ни обладал. И тогда понятным станет его предсмертное ощущение – как тонка его кожа.
«Каждый, думаю, пишет для такого читателя, каким является сам. Неизбежность этого прямо вытекает из главного технического условия. Десятки раз перечитываешь собственную фразу, абзац, главу. Представить в этом технологическом “звене” не себя – кого-то другого – невозможно. Иное дело, в каких ты отношениях с самим собой. В какой степени и перед кем считаешь себя обязанным. Знаешь ли азы нравственной гимнастики. Понял ли, что писательство не писание писем, а общее дело. Сильна ли в тебе нравственная, психологическая бдительность. Чувствуешь ли тревогу не только за целое, но и за каждый структурный элемент. Верно ли улавливаешь момент, когда надо положить конец колебаниям. То есть каково твое чувство меры на данный момент. И не путаешь ли ты его с усталостью, с понятным, но неизвиняющим желанием двинуться наконец вперед.
<...> Ищешь ли суффикс, слово или фразу – все это моменты выяснения отношений с накопленными знаниями о мире, с истиной, с самим собой. Непостижимым образом суффикс связан со всеми остальными элементами художественного произведения. Сфальшивить им так же непростительно, как целым. Говорю “непостижимым” в самом реальном значении слова. Количество связей так велико, что охватить их разом невозможно. Может, самое творческое напряжение, его интенсивность и рождаются из этого противоречия: невозможности охватить все связи и обязательности их охватить» («Литературное обозрение», 1977, № 7).
Как близка и единосущна Домбровскому эта задача… Насколько зорко и чисто видел он лекала связей и притяжений, свидетельствует стихотворение, написанное им в кромешную пору его посадок и отсидок, когда ему был 31 год.

* * *

Пока это – жизнь, и считаться
Приходится бедной душе
Со смертью без всяких кассаций,
С ночами в гнилом шалаше.

С дождями, с размокшей дорогой,
С ударом ружья по плечу,
И с многим, и очень со многим,
О чем и писать не хочу.

Но старясь и телом, и чувством
И весь разлетаясь, как пыль,
Я жду, что зажжется Искусством
Моя нестерпимая быль.

Так в вязкой смоле скипидарной,
Попавший в смертельный просак,
Становится брошью янтарной
Ничтожный и скользкий червяк.

И рыбы, погибшие даром
В сомкнувшихся створках врагов,
Горят электрическим жаром
И холодом жемчугов.

Вот так под глубинным давленьем
Отмерших минут и годов
Я делаюсь стихотвореньем –
Летучей пульсацией строф.

1940 г.

Инна БОРИСОВА


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru