БЕСЛАН–МОСКВА

“Я боялась: кому мы в Москве будем нужны? А люди идут и идут...”

В больнице НИИ им. Гельмгольца три ребенка из Беслана. Все с глазными ранениями. Две девочки, Амата и Аня, 13 и 10 лет, и Володя. Ему восемь. У него повязка на левом глазу. Он ни секунды не может усидеть на месте, вертится возле Олега, куратора больницы.
Олег отпускает его побегать и тихо говорит:
– У него очень серьезные травмы. Один осколок в ноге, другой – в глазу. Сколько времени прошло, а он до сих пор плохо спит, все ему бандиты-бородачи мерещатся.
Володя возвращается и, прижавшись к Олегу, смотрит на мой диктофон:
– Что это у тебя?
– Диктофон.
– У меня такой же есть.
– Не, у тебя плеер, а этот звук пишет. Вот твой голос...
Не дослушав, Володя мчится к корпусу вслед за ушедшим Олегом, чуть подволакивая ногу. Его бабушка кричит тревожно и привычно:
– Володя, не беги.
Подсаживаюсь к ней.
– Как вы тут устроились?
– Ой, у меня столько теплых слов не найдется. Нас все здесь горячо встретили: от директора до санитарки. А сколько людей приходят, фрукты, игрушки несут. Я не ожидала такого, боялась: кому мы в Москве будем нужны? А люди идут и идут. Я спрашиваю: кто вы? А они отвечают: не важно. И дают. Пожелаешь им здоровья, конечно, что я еще могу?
– Вова себя как чувствует?
– Плохо. Капризничает, плачет, маму вспоминает. Мы ему так и не сказали ничего, но он догадывается. Братика вспоминает. Тот в третьем классе был, а Вова во втором. Вова шустрый, успел выскочить, а тот послабее. Не успел. Напуганный он, конечно, по ночам не спит. Не знаю, что с ним дальше будет. Бога молю, чтоб помог. За что, за что бедных детей так? Вчера мы звонили домой, говорят – не успеваем хоронить. У соседей наших из одной семьи шесть человек пошли на ту линейку и все погибли.

Попрощавшись с бабушкой Маирией, у входа в корпус встречаюсь с бабушкой десятилетней Ани, Татьяной. Говорим вполголоса, Аня стоит рядом и щурится на солнце. У нее забинтован левый глаз.
– Вчера Ане вторую операцию сделали. Первую делали во Владикавказе, пытались вынуть осколок из кости, там, в глазу. И не смогли. И тут не смогли. Говорят – глубоко. Так и останется. А протез вставили, все нормально, глазик ходит туда-сюда, моргает. Сейчас она чуть-чуть получше, я с ней ложусь, полежу, она заснет, я встаю. А что с мамой случилось, она не знает. Мы не сказали. У нее младшая сестричка есть. Она во Владикавказе, с открытым переломом, но идет на поправку.
Аня, заслонившись от солнца ладошкой, спрашивает:
– Ба, а у меня глаз будет двигаться?
– Конечно, он у тебя закрывается, открывается. Тебе такой же глазик под цвет подобрали, ты просто видеть не будешь.
– Я знаю, я его уже двигала и закрывала.
Аня поминутно достает из кармашка курточки и вертит в руках новенький мобильный телефон.
– Это нам Олег подарил, – замечает бабушка. – Так что мы уже со всеми нашими поговорили.
Во двор выходит мама Марина с тринадцатилетней Аматой. Аня сразу же спрашивает:
– А Амашке завтра операцию будут делать?
– Завтра. Тебе первой сделали, а у нас куча операций. Но ничего, мы готовы, как солдатик. – Марина с любовью глядит на дочку: – Вы знаете, те, кто оттуда вышел живым, на всю жизнь дружбой связаны. Тут к ней ребята прибегали, громадины просто, 11-й, 10-й класс… И с такой нежностью к ней относятся. Те, кто это пережил, изменились очень сильно. Я не узнала свою дочь. Она всегда была такая избалованная, еще бы – старшая, любимица. А теперь она меня каким-нибудь словом боится растревожить.
Они как маленькие старушки стали. И все равно дети. Сестра мне звонила из другой больницы и рассказывала: там малышня забегала в палату и дразнила одного мальчика, у которого нога в гипсе на перетяжке подвешена. А он злится, ничего сделать не может. И вот ночью взрослые заглядывают в палату и видят – этот мальчик режет ножом веревку, на которой висит гиря. И приговаривает – “сейчас я им устрою”. Дети есть дети.
…Амата сестру вспоминает. Она без вести пропала. Я ей сказала об этом, не смогла врать, когда она впрямую попросила или дать телефон той больницы, или сказать правду. И она, бедная, теперь себя во всем винит. А я – себя, что их отпустила.

Аня и Амата тихо сели рядом со мной на лавочку. Молчат.
Аня вдруг говорит, глядя перед собой:
– Амата, а помнишь, они нам сказали: на вас наплевали ваши президенты. Путин сказал, чтобы вас расстреляли, а Дзасохов – чтобы вам ни воды, ни еды не давали?
– Они много чего болтали, – отвечает Амата.
– А еще помню, как они сначала начали стрелять в шарики… – говорит Аня.
– Нет, это у первоклашек была гроздь шариков, и все подумали, что это они лопаться начали, – отвечает Амата.
– Но у старшеклассников лопались шарики в руках, видно было, что в них пули попадали. И тогда все напугались. А они говорили – все на пол, и мы побежали, и тогда я сестру потеряла. Они всех отцов расстреляли, а мой сосед – он худой и низкий, он за старшеклассника сошел. А у него дочка в первый класс поступала.
Некоторые дети на второй этаж поднялись, руками стекла разбили, начали прыгать вниз и убежали. Мы не успели, я сестру искала, и потом мы все в угол забились. А эти какой-то танец начали исполнять и песни петь. Мама на них смотрела, смотрела и сознание потеряла.
Наступает вечер. У Аматы завтра операция.
– Ты волнуешься? – спрашиваю я.
Молча качает головой.

Володя минут пять прыгает и кружится, бросая и ловя ключи. Потом садится. Вертит ключи в руках. Ерзает по скамье. Узнав, что на диктофон записывается голос, решает сказать громко:
– Арбуз.
Прокручиваю запись. Он долго смеется:
– А теперь ключи…
Звенит ими. Снова прокручиваю запись. Восторга еще больше. Потом зевает.
– Скучно тебе здесь?
– Мне? Нет...
– Олег сказал, ты здесь главный хулиган.
– Я главный, главный врач. – Вова царапает скамейку ключами.
– Нарисуй “Вова”.
– Я не могу. – Старается нацарапать букву “В”. Затем прекращает, берет ключи в рот.
– Что тебе еще нравится, кроме как ключи облизывать?
– Ключи облизывать.
– Не ешь. Знаешь, сколько там микробов?
– Где? Там? Один микроб.
– Ну да, и ты его съел.
– Дай записать еще что-нибудь... – И громко: – Дыня!
Опять с удовольствием слушает.
– Вов, а ты с другими детьми общаешься, не из Беслана?
– Не-а.
– Только с девчонками?
Смущенно хмыкает, улыбается. Звенит ключами, вертит их на пальце.
– А домой не хочешь?
– Хочу. А ну включи что-нибудь еще.
Кричит в диктофон:
– Домик, арбуз!
Слушает и смеется.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"