РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА 
МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Пока не наступил август

Будем пить чай с конфетами, читать вслух, разговаривать про море, играть в города...

Вот и опять случилось лето по календарю.
Пока дети растут – на дворе всегда сентябрь, январь или апрель, а вырастают они обычно в июне.
Потому что именно в июне оказывается, что позади четвертый или девятый классы, детство или школа вообще.
Вот и все. У них новые цели, ценности, игры и друзья. Они не сидят на месте, не знают покоя, куда-то спешат. И мечтают о несбыточном так невинно, правильно и смело, как умеют они одни.
А значит, нам осталось пожелать им только дерзости и терпения, непослушания и смирения, беспокойства, веры в себя и удачи – во все времена.

Со Степкой мы познакомились, когда ему было девять лет, и мы с подругой приехали в деревню на целое лето наслаждаться жизнью. “Ах, воздух!”, “Ах, девственный лес!”. А он приходил иногда, стоял в дверях.
– Хочешь рисовать? У нас цветные карандаши есть.
Молчит.
– А чаю? С конфетами.
Чаю тоже не хочет, но конфеты берет, рассовывает по карманам. Вздыхает и уходит.
Потом стал привыкать. Заходил в комнату. Рисовал картинки, загородив локтем бумагу. Сначала – стоя. Потом, словно забывшись, присаживался на край табуретки. Любил слушать, как мы читаем вслух “Пиковую даму” или “Войну и мир”. Потом начал понемногу разговаривать.
Летом Степка живет у своей бабушки в деревне, а осенью, зимой и весной – в интернате. Были у него мама и папа, и младшая сестра Аленка. Но их лишили родительских прав, когда Степке было шесть лет, а сестру Аленку кто-то удочерил. Но Степка про это не знает. Он говорит:
– Когда я вырасту, то найду ее, и будем жить вместе.
Это у Степки главная мечта.
Дом Степкиной бабушки – напротив нашего. Бабушка все время занята в огороде или с козами; их у нее семь. Однажды Степка не приходил к нам дней семь, а потом сказал:
– Бабушка не велит часто ходить. Говорит, если я буду меньше ходить, то вы меня больше любить будете.
Нам бабушка тоже не велит особенно привечать Степку:
– Избалуете, что с ним потом делать?
Бабушка Аля сурова и недоверчива. Жизнь такая. Родилась в нищей семье, сколько себя помнит – все время работала. Муж, пьяница и бабник, держал ее в черном теле. “Думала, – говорит бабушка Аля после второй рюмки сладкой “Рябиновки”, – хоть на детках сердце отдохнет”. Старшая дочь ее умерла давным-давно. Поехала в город учиться в техникуме. Через два месяца пришла телеграмма – повесилась. Говорили, от несчастной любви. Младший сын – Степкин отец – сначала вроде бы радовал. Устроился после девяти классов на лесопилку, женился, получил квартиру в райцентре, родились дети. Потом стал пить.
– Мамка сначала не пила с ним, – говорит Степка, – а потом тоже стала. И по мужикам пошла.
Степка о многом говорит по-взрослому. Как-то раз, возвращаясь с речки, слышала, как он отчаянно кричит матом на деревенских ребят. А в голосе звенят слезы. Ребята дразнят его, называют интернатским. Загонят куда-нибудь в угол между забором и поленницей, а он кулаки к груди прижмет и кричит, что скоро их всех убьет и горло перережет.
– Не защищайте, – просит нас бабушка, – пусть привыкает. Ему трудно будет в жизни.
Сама-то она, впрочем, тоже не всегда выдерживает. Родная кровь. Схватит руку, утащит домой. По дороге надает ему подзатыльников: “Сколько раз тебе говорить: не подходи к ним, не водись с ними! Все равно играть не примут!” Степка стучит зубами, трясется, грязно ругает бабку.
Он и сам старается не попадаться на глаза ребятам. Уходит чаще всего на речку ловить самодельной удочкой рыбу или в лес. Знает самые грибные и ягодные места. Может уйти на целый день, хоть за десять километров. Ему нравится бродить в лесу.
– Не боишься так далеко ходить, Степка? А вдруг разбойник? Или волк?
– Волки летом людей не едят, – отвечает серьезно. – А разбойник…
Степка показывает мне вилку с остро заточенными зубьями. Он всегда носит ее с собой. Говорит, что воткнет в горло всякому, кто попытается его обидеть.
Еще ему нравится приходить к нам в гости. И читать книжки. Я обещаю, что пришлю ему много-много книжек. Пока он читает разрозненные тома Гоголя, “Маленькие трагедии”, словарь Даля, протопопа Аввакума. Все, что есть в доме, что под руку попадется.
Степкин отец живет сейчас у бабушки Али. “Нашлялся”, – замечает она. Он всегда так. Пропадает где-то, потом живет месяц или два у матери. И опять пропадает. Иногда, решив начать новую жизнь, устраивается на лесопилку. Поработает недели две и бросает. Теперь он как раз “начинает новую жизнь”. Пытается воспитывать сына. Степка ходит в синяках.
– Как же так! – говорю я бабушке Але. – У него же прав нет.
Она машет рукой:
– Права! Что права? Все равно – отец.
Матери Степкиной уже давно никто не видел. Год назад кто-то сказал, что она в городе. Чем занимается – непонятно. То есть понятно чем. Но говорить про это никто не хочет.
– А может, померла, – вздыхает бабушка Аля. – Или убил кто. Долго ли до греха.
Когда Степкиных родителей лишили прав, бабушка Аля хотела его усыновить. Но усыновить не разрешили, потому что она старая. Получилось только оформить опекунство. А на Аленку сил не хватило:
– Одного вырастить успею, погожу умирать, а двоих мне не поднять. Степка станет большой, поймет. Бог даст, ей там лучше будет, чем со мной-то, старухой.
“Там” – это в приемной семье, про которую Степка ничего не знает. Вечером, когда мы пьем чай, он все время рассказывает про сестру. Как она смешно ползала, как он кормил ее из бутылочки, катал по двору в коляске. Как она сказала первое слово. Не “мама”, не “папа”, а “Тёпа”.
– Когда мне будет восемнадцать лет, ей будет четырнадцать. Можно ведь тогда будет забрать ее из детского дома? После школы буду деньги зарабатывать, а она станет со мной жить. Можно так?
Я отвожу глаза. Мычу что-то не-
членораздельное. Подруга уходит на кухню – чайник подогреть.
Хорошо, что Степка, кажется, не замечает нашего смущения. Продолжает мечтать:
– Я ей буду разные платья покупать. И бабка будет с нами жить, буду ее кормить.
Все время просит, чтобы бабушка свозила его в детский дом, где живет Аленка. Бабушка отговаривается, что нет денег. “Погоди, – говорит, – накопим, тогда съездим. Надо же хороших подарков Аленке купить”. Она надеется, что Степка забудет про ее обещание. Но он не забывает. “Когда поедем в детский дом?” – спрашивает он каждый раз, когда почтальонка приносит бабке пенсию. Бабка отворачивается, кричит: “Чего пристал! Сказала – потом поедем, значит, потом!” И Степка ждет. Терпит. Он думает, что бабка действительно копит на хорошие подарки.
Все лето мы со Степкой занимаемся английским языком. Он сам по-
просил и сказал:
– Я тогда хорошую работу в городе найду.
Старательно записывает алфавит, учит слова. Под руками нет ни словаря, ни мало-мальски пригодных текстов. Поэтому не знаю, насколько полезны такие уроки, но зато нам весело.
Ночью сидим с подругой на крыльце и разговариваем. Все, что она говорит, я и сама знаю. Она тоже знает все, что скажу ей я. Мы говорим, что “все бесполезно”, что мы уедем, а Степка останется. Останется со старой, измученной бабкой и отцом, который появляется время от времени и бьет его. А потом вернется в интернат. И когда-нибудь узнает, что сестру Аленку он никогда не найдет. И что мы можем сделать со своими книжками и цветными карандашами? Закормим его конфетами, выучим с ним английский алфавит, а дальше-то что? Все равно окажемся чужими взрослыми людьми, которые ему врали. Ваньку Жукова барынька тоже от скуки читать-писать научила! А потом его все равно к сапожнику отправили. Степка читал про Ваньку, но отнесся к нему без сочувствия:
– Дурак. Кто ж так письма пишет. Надо было индекс узнать. Не маленький уже вроде.
На другой день мы с ним идем в райцентр – звонить в Москву и покупать альбом с фломастерами. До поселка идти четыре километра. Сначала лесом, потом полем. Дорогой разговариваем. Степка спрашивает, была ли я на море. Он очень хочет увидеть море. Я рассказываю ему про Крым, а он мне – про жизнь в интернате. Про то, что сама я только в книжках читала. И даже про то, что ни в одной книжке не написано. В интернате кормят картошкой и пустым супом. Котлеты – только тем, чьи родственники дают каждый месяц деньги на питание. Степкина бабушка старается давать.
Старшие бьют маленьких.
– Но я им не даюсь, – говорит Степка.
– Не все же старшие такие, Степка?
– Не все, – соглашается он. – Но больше тех, которые бьют. А я маленьких бить не буду, когда вырасту.
Я стараюсь отвлечь его от тяжелых мыслей, рассказываю, как в Крыму машина на горной дороге чуть не свалилась в пропасть. Степка слушает внимательно. Он вообще очень внимательный. И серьезный. И взрослый. Слишком взрослый для девятилетнего человека.
В райцентре чувствует себя старожилом, опытным экскурсоводом.
– Вот в этой церкви раньше кинотеатр был. Теперь ее будут заново красить. А вот здесь пекарня. А здесь мы раньше жили.
Раньше – когда были мама и папа, и сестра Аленка.
Собираясь в обратный путь, покупаем мороженое в вафельных стаканчиках. Я хочу купить себе и Степке. Он протестует, говорит, что бабка ему на мороженое дала. Достает из кармана шесть рублей, оправдывается:
– На мороженое дала, а на альбом – нет.
Сидим на церковном холме, прислонившись к ограде, жуем мороженое. Мимо проходят парень с девушкой, целуются. Степка говорит убежденно:
– Никогда не женюсь. От этого всем только плохо бывает.
– Тогда у тебя не будет детей.
Степка задумался, потом говорит:
– А когда Аленка поженится, у меня будут ее дети.
– А если ей плохо будет?
– Я тогда ее мужику голову откручу.
Мне стало не по себе.
– Пойдем, – говорю, – Степка, домой. Нам долго идти.
А потом наступил август. Холодный, с затяжными дождями. Мы топили печку, читали книжки, играли в города. Оказалось, что Степка знает очень много городов. У них в классе, рядом со Степкиной партой, висит карта. Когда скучно, можно ее разглядывать.
Вечером, если засиживался допоздна, приходила бабушка. На крыльце тихо выговаривала внуку:
– Чего торчишь?
– Они же уедут скоро… – отвечал ей Степка.
И вот однажды мы запираем дом, подхватываем рюкзаки и выходим за калитку. Дойдем до райцентра, сядем на автобус и поедем на станцию. А наутро будем уже в Москве. Степка стоит рядом, переминается с ноги на ногу. Даю ему свой московский адрес:
– Пиши.
– Не. Писать не буду. Чего писать… Лучше приезжай на следующее лето. Приедешь?
– Не знаю. Посмотрим.
Потом бодрым голосом говорю:
– Ну а книжки я тебе скоро пришлю. Много. Целую коробку. Приедешь к бабушке на осенние каникулы, а они тебя здесь ждать будут.
Все. Нам пора. Жму Степкину руку. Бабушка Аля говорит:
– Идите. Долгие проводы – лишние слезы.
Степка возражает угрюмо:
– Я плакать не буду. – Поворачивается и, засунув руки в карманы, идет к своему дому. Возле забора останавливается, смотрит нам вслед. Мы оглядываемся, машем ему. А он так и стоит – руки в карманах. Махать не хочет.
В Москве целую неделю собираю для Степки книги. Складываю их в коробку из-под телевизора. Но мне почему-то стыдно. Я не знаю, за что.
За свою благополучность, что ли? Может, за то, что он уже понимает – махать рукой на прощание не всегда нужно. И не машет. А я тоже понимаю, но делаю вид, что все в порядке. И улыбаюсь, и оглядываюсь, и машу рукой, как будто мы расстаемся на неделю.
Закрываю коробку, пишу на ней: “Александре Егоровне”. И в скобках: “Для Степы”. Скоро мама моей подруги поедет в деревню на машине. Вот ей-то я и отдам коробку. А больше мы все равно ничего сделать не можем.
Да. Наверное, не можем.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"