ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Идея прогресса обладает гипнотическим
шармом. Каждое поколение какое-то время своей
жизни упивается превосходством над прошлым.
Скорость мысли увеличивается, дикое приручается,
вес тает, сырое сменяется приготовленным,
производительность растет. Того и гляди, все
станет окончательно хорошим.
Только так почему-то и не становится. В какой-то
момент настроение поколения меняется. Полет
переходит в одышку. Идиллия – в киберпанк.
Настоящее кажется самым грязным, самым опасным и
наименее пригодным временем для жизни…
Заканчивает человек тем, что принимает мир таким,
какой он есть.
То есть впадает в детство.
Во всех наших поступках и мыслях мы повторяем
того ребенка, которым некогда были. “Нет ни
одного человека, который был бы взрослым”, –
сказал один французский священник времен
движения Сопротивления о своем опыте исповеди.
То же самое мог бы сказать какой-нибудь
исповедник и на тысячу лет раньше. Новым является
нечто другое.
Новой является специфическая для нашего века
затрудненность взросления. Так считает
современный немецкий философ Одо Марквард. Он
называет ее тахогенной чуждостью миру,
тахогенной – потому что она есть результат
увеличившейся скорости (от греческого tachos –
“скорость”) изменений, претерпеваемых
современной действительностью.
Люди больше не взрослеют
Ускоренное устаревание опыта
Не долее чем четверть тысячелетия мы
живем в мире, в котором все более быстрому
изменению подвергается все большее количество
явлений. Например, там, где 2000 лет назад был лес,
1000 лет назад – поле, 500 лет назад – дом, 150 лет
назад стояла ткацкая фабрика, 75 лет назад –
вокзал, 25 лет назад – аэродром, сегодня стоит
центр управления космическими полетами, а что
будет стоять через 10 лет – этого мы еще не знаем.
Прогресс науки и техники, а также высокая
производительность труда обусловили
практически во всех областях все большую
скорость появления все большего числа новшеств.
Все большее число явлений все быстрее
устаревает. То же самое происходит и с нашим
опытом: ведь в нашем жизненном мире все реже
повторяются те ситуации, в которых и для которых
мы этот опыт приобретали. По этой причине –
вместо того чтобы по мере постоянного роста
опыта и познания мира становиться
самостоятельными, то есть взрослеть, – мы
постоянно и все быстрее вновь откатываемся к
состоянию, для которого мир в большинстве своих
проявлений неизвестен, нов, чужд и непонятен, а
это и есть положение детей. Даже когда мы седеем,
мы остаемся желторотыми юнцами.
Жизнь понаслышке
В то же время никогда – а причина этого в
современном триумфальном шествии
экспериментальных наук – не имелось столь много
нового опыта, как сегодня. Однако мы больше его
получаем не сами, но другие получают его за нас.
Даже такой специалист-эмпирик, как, например,
экспериментальный физик, ставит сегодня
самостоятельно в лучшем случае от двух до пяти
процентов тех опытов, на результаты которых он
должен полагаться, – ну хотя бы из соображений
экономии денег и времени. Чтобы в условиях
ускорения иметь возможность получать новые
знания, опытные науки становятся
суперспециальными, неразрывно связанными со
специализированным языковым жаргоном и
требующими сложной аппаратуры. Таким образом, мы
все больше вынуждены принимать на веру те
опытные знания, которые были получены не нами и о
которых мы знаем только понаслышке по большей
части из средств массовой информации –
специализированных, рассчитанных на широкую
публику и просто охотящихся за сенсациями,
вплоть до иллюстрированных журналов. Это звучит
парадоксально: мы вынуждены – именно потому, что
опытные знания становятся все более научными, –
все больше брать их на веру исключительно
понаслышке. А эта вынужденная вера, то есть
зависимость от еще не полученного
самостоятельно опыта, всегда была свойственна
положению ребенка. Сегодня в современном мире
именно оно стало нормальным положением
взрослого, который становится ребенком в новом
смысле.
Экспансия школы
Детский сад, институт, курсы
повышения квалификации и академия – все это
школа, которая именно потому все время
расширяется, что замещение опыта требует все
большей обученности. Так школа охватывает все
новые и новые сферы нашей жизненной реальности, и
необходимая для школы чуждость миру мало-помалу
распространяется и на действительность, ибо она
помещает взрослого человека в детские условия,
то есть налагает мораторий на взрослость.
Объявление школы жизнью только поначалу
выглядит преувеличением, к которому склонны те
учителя и политики в сфере образования, которые
сами никогда не покидали школьных стен…
Действительность и в самом деле, буквально может
стать школой по мере того, как она (в силу
ускоряющегося исчезновения прямого опыта) во все
большем объеме и на протяжении всей жизни
становится доступной лишь в косвенном опыте, т.е.
посредством обучения. Существует тенденция к
тому, чтобы человек целиком и полностью
превратился в ученика, а каждый взрослый тем
самым – в того самого ребенка, который прячется в
каждом ученике (сколько бы лет ему ни было).
Конъюнктура фиктивного
Непрерывно усложняясь под влиянием
скорости происходящих в нем перемен, мир все
больше нуждается в том, что Луман назвал
редукциями сложности, из которых каждая содержит
в себе некий род фикции: в любом упрощении мира
заключена своя собственная жизненная ложь.
Образцовый пример этого таков: действия (в
особенности же взаимодействия широких
масштабов) всегда требуют времени для своего
осуществления. По мере того как в условиях
ускорения идет время, изменяются те ориентиры,
исходя из которых эти действия предпринимались.
Начиная с какого-то определенного момента
времени, когда уже нельзя идти на попятную,
возникает желание проигнорировать коррекцию
перспективы действия. В ситуации, когда все
течет, каждое продолжающее реализовываться
действие вынуждает к фикциям. И поэтому вопреки
Конту следует сказать, что фиктивной является не
религиозная, но позитивная стадия…
Возникает нужда в “доверии несмотря ни на что”.
Поэтому сегодня мы постулируем не постулаты, но
постулируем – и оплачиваем – тех, кто вводит
постулаты. Эдакое предприятие по установлению
ориентиров с собственным суперотделом по пошиву
фикций, к которому принадлежат не только
представители математической статистики
(включая тех, кто работает с моделями общества),
но и специалисты по мечтам. При этом огромное
большинство участников действий (а к ним
принадлежим все мы) уже неспособны правильно
оценить реальное состояние данных: разница между
восприятием реальности и фикцией стирается…
Поэтому в современном мире так легко
проигнорировать, не заметить настоящие угрозы и
быть убежденным в каких-то фиктивных
преимуществах, а еще легче верить в какие-то
фиктивные угрозы и не замечать того, что
действительно является позитивным.
Готовность к иллюзиям
Философия истории, простившаяся с
известным положением Historia magistra vitae (История –
учительница жизни), отрицает авторитет того, что
было в прошлом, а общество не соизмеряет своих
требований с тем, что возможно на основании
опыта... Вслед за этим начинается стремительное
движение от потери опытного знания к отказу от
него, например, к созданию мощной конъюнктуры
априорных суждений и благих намерений. Но важнее
всего то, что люди превращаются в не имеющих
опыта “ожидающих”, в мечтателей. Детям, для
которых действительность в подавляющем
большинстве своих проявлений чужда, для
компенсации нужен некий неприкосновенный запас
близко знакомого – их игрушечный медвежонок, с
которым они именно поэтому никогда не
расстаются. Точно так же современные взрослые,
для которых мир непрерывно ускоряющимся образом
вновь становится чужим, нуждаются в
идеологическом ожидании благополучия в этом
мире: это и есть тот самый ментальный медвежонок
на современный лад впавшего в детство взрослого.
Конечно, мы все подвержены все возрастающей
скорости изменений и устаревания современного
существования. И все же одновременно можно
наблюдать и компенсаторные процессы замедления.
Для нас жизненно важно проявлять максимум
внимания к этим компенсаторным линиям. Без
всяких претензий на завершенность я укажу только
на три формы этого чувства преемственности.
Историческое чувство
Беспамятство эпохи компенсируется
искусством брать с собою в будущее все больше от
прошлого, от истока… Историческое чувство
обладает способностью освобождать от иллюзий –
это отрезвляющее средство. Без исторического
чувства мы не могли бы жить.
Чувство обычаев
Их также не надо изобретать заново, они
тоже все у нас под рукой (единственно, что теперь
они являют собой смесь гораздо более пеструю, чем
в прежние времена). Это принятые формы поведения,
обыкновения, традиции, от которых именно в
современном мире ни в коем случае нельзя
отказываться. Дело в том, что, чем быстрее в век
чуждости миру все постоянно меняется, тем больше
людям нужны жизненные навыки, направляемые
обычаями: так люди поступают, потому что так они
поступали всегда. И чем тяжелее жизненная
ситуация, тем сильнее человеку нужен такой навык.
Удержать просвещение
Просвещение – это та традиция
современности, которая – как воля к
совершеннолетию, т.е. к взрослости, – превращает
в навык мужество трезво мыслить… При этом
просвещение необходимо спасти от тех, кто хочет
сделать из него эдакий вводный курс в обретение
чуждости миру, в допинг для революционеров…
Печатается в сокращении. Журнал
“Отечественные записки”
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|