Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №6/2003

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ТЕОРЕМА СОЦИУМА 
КРУГЛЫЙ СТОЛ 

Насколько стабильна нынешняя стабильность?

Об этом – «круглый стол» симпозиума

Татьяна ЗАСЛАВСКАЯ, академик, сопредседатель “Интерцентра”, устроителя симпозиума. Я думаю, трансформация общества далеко не завершена. Ее социальный механизм сочетает реформы, проводимые сверху, с пассивным их принятием или отвержением внизу. Как сказал один из наших собеседников в опросе, “мы теперь все можем говорить, но нас никто не слушает”.
Сосуществуют выстроенный сверху формально-правовой каркас законов, инструкций, норм и правил и масса неформальных практик внизу, в реальной жизни. Говорят, мы на втором месте в мире по степени коррумпированности. Но российская коррупция не вполне обычная, она не сводится только к личной корысти участников. Неформальные правила игры сплошь и рядом обеспечивают функционирование общества, поскольку другой механизм такого обеспечения не работает. Многие рассуждают так: разумнее дать взятку в сто долларов, чем загубить все дело.

Виктор ШЕЙНИС, профессор, депутат российского парламента 1990-1999 гг. Я склоняюсь к мнению Левады, что ситуация внутренне нестабильна. Но подобная нестабильность в Мексике продержалась 70 лет; мне кажется, мы проваливаемся в такую “мексиканскую дыру”, это наиболее возможная для нас сегодня перспектива.
Исчерпан ли сегодня реформаторский потенциал власти? Не знаю. Чаще всего на этот вопрос отвечают: да, исчерпан. Я не уверен: появились лидеры, которые в состоянии оценить долговременные стратегические интересы страны. Наша внешняя политика, ставшая куда рациональнее, дает, пусть слабую, надежду .

Александр АХНЕЗЕР, кандидат философских наук. Я согласен и с той, и с другой точками зрения, хотя они противоположны: мы одновременно и стабильны, и нестабильны. Все дело в том, как оценивать. Если с позиции последнего десятилетия, то нестабильны. А если взглянуть на весь ХХ век, тогда это состояние надо признать стабильным. В ХХ веке произошли две национальные катастрофы, когда в один день, в одну ночь рухнули две империи – по внутренним, заметьте, причинам, никто их не завоевывал и не оккупировал.
Почему с нами все время происходят какие-то катастрофы? Жизнь в высокоорганизованном обществе требует постоянно принимаемых очень эффективных решений. Не решений правительства и президента, хотя и их тоже, но решений, принимаемых на всех уровнях общественной жизни. Мы эффективных решений не принимаем вообще. Россия живет между двумя крайностями: между монологизмом власти, в принципе не умеющей вступать в диалог с обществом, и смутой внизу, которая проявляется не столько в каких-то открытых формах протеста, сколько просто в бездействии или некачественной работе.

Илья ЛЕВИН, кандидат исторических наук. Все меняется. Докладчики уже продемонстрировали нам, что привычная литературоцентричность нашей культуры сменяется другими ориентациями новых поколений; что наше имперское самолюбие усмиряется прагматизмом: не любят россияне США, но в тех же опросах, в которых признаются в этой нелюбви, признают, что с Америкой надо дружить. Так что даже самые глубинные комплексы и черты со временем трансформируются.

Владимир ЯДОВ, доктор философских наук. Что с нами происходит? Стагнация индустриализма. Чрезмерная сила государства и чрезмерная слабость гражданского общества. Тяготение к унитаризму, а не к федерализму. Прагматизм в политике. Расслоение общества на богатых и бедных. Увеличение разрыва между столицами и провинцией. Раскол между западниками и традиционалистами, повторяемый уже и новыми поколениями. Ухудшение здоровья нации.
И – адаптация к новым условиям.
Десять лет подряд мы спрашивали у россиян, согласны ли они с высказыванием: “Я ощущаю себя человеком без будущего”. С этим согласились 80% опрошенных в 1990 году, 22% в 1997-м и 14% в 2002-м.
Я считаю, переходный период закончился, все стало гораздо более предсказуемым. Мы будем первыми среди третьих, а в золотой миллиард не попадем. Лидерство среди третьих позволит нам укрепить самоощущение великой державы, к тому же мы будем долго гордиться памятью о своем великом прошлом – как гордятся сегодня британцы, вспоминая о великой империи, которой уже нет...
Т.Шанин. Но англичане вовсе не тоскуют о своем имперском прошлом. Я начал преподавать в английском университете через пятнадцать лет после распада империи и не встретил ни единого человека, который бы сожалел об этом. Знаете почему? Потому что англичане после этого стали жить лучше. А здесь синдром сохранился, я думаю, потому, что люди стали жить хуже, или по крайней мере им так кажется...
Юрий Левада. Мы в своих опросах спрашивали, что сегодня важнее: обеспечить стране положение великой державы или обеспечить достойную жизнь гражданам? 70% предпочли второе.

Нина БЕЛЯЕВА. Все время слышу: у нас нет гражданского общества, у нас нет самоорганизации граждан, но это неправда. Объединились 6 миллионов инвалидов и лоббировали принятие нового закона, резко увеличивающего их льготы. Общественная организация, представляющая интересы 12 миллионов беженцев, лоббировала принятие Закона о беженцах, который дал им наконец какую-то государственную защиту. Сообщество журналистов фактически сорвало принятие поправок к закону, которые, на их взгляд, ущемляли свободу слова. Голодающие авиадиспетчеры добились своего. Как же ничего нет? Есть!
Будущее во многом зависит от новой гражданской элиты. Элита – это не правительство, не высшие чиновники страны; у нас растет новая элита, и особенно она активна на местах, в регионах.

Александр СУНГУРОВ. Как говорили в Англии начала века, есть демократия голосования и есть демократия участия. Говорили с тревогой, потому что считали, что в Англии устанавливается демократия голосования. Электоральной демократией легко манипулировать.
Я предполагаю, что на переходе от тоталитаризма к демократии вообще возможна только демократия голосования, и никакая иная. Но никто сегодня не вкладывает энергию в развитие новых демократических практик.

Роман КАПЕЛЮШНИКОВ, кандидат экономических наук. Мы говорим не об экономике, а я экономист, так что готов начать с предупреждения “мы люди не местные”...
Расхождения между ожиданиями и результатами оказались огромными, но, как ни странно, с разными знаками. Шок от реформ был в реальности на порядок глубже, чем проектировалось: и потери в ходе осуществления, и цена, которую пришлось платить. А вот реакция общества на этот шок была в реальности на порядок мягче и бесконфликтнее, чем ожидалось. Люди предпочитали искать индивидуальные стратегии выживания, а не коллективно протестовать.
Я полагаю, так получилось потому, что готовившие черновики наших реформ работали в основном с опытом Латинской Америки, другого опыта перехода от авторитаризма к демократии просто не было. Но в России все оказалось совсем не так.
В Латинской Америке и при авторитаризме были институты рынка и хотя бы формальной демократии, на которые можно было опереться в ходе реформ. У нас таких институтов не было вообще, многие не сложились и сейчас. Недооценка этого обстоятельства была главной ошибкой реформаторов.
В Латинской Америке были сформировавшиеся группы интересов: попробуйте троньте военных! У нас этого не было, и неструктурированность общества стала как бы подушкой безопасности, которая амортизировала удар.
Что же касается глубины нашего отставания от всех на свете, неуспешности реформ, невозможности перейти от индустриальной экономики к постиндустриальной – это уже больше по моей части. Вы знаете, что 60% занятых у нас работают в сфере услуг? Такого нет ни в одной постсоветской стране. Может, нашу экономику пока и не стоит громко называть постиндустриальной, но сервисной она уже стала...

Теодор ШАНИН, профессор социологии (Великобритания), сопредседатель “Интерцентра”, устроителя симпозиума. По-моему (я говорю как человек со стороны, как иностранный наблюдатель), главная ошибка реформаторов состоит вовсе не в том, что реформы кроились по модели Латинской Америки; по-моему, этого вообще не было. Главная ошибка, как я считаю, была в том, что реформы отдали на откуп экономистам.
В мире есть два капитализма: пиратский (США, Латинская Америка) и “вэлферовский”, социальный (Европа). Борьба между ними шла и идет до сих пор, и именно здесь центр проблемы. Сейчас те, кто за “вэлферовский” вариант, ослаблены, но так уже было, все время как на качелях: то один возьмет верх, то другой...

Сергей ПАТРУШЕВ, доктор философских наук. Я не согласен с тем, что у нас неформальные практики осуществляются внутри формальных институтов. Что же это тогда за институты? Например, наши выборы есть способ назначения начальства. Что же это за выборы?
Изменить эту реальность в наших условиях может только активная политика верхов. Но против самих себя они работать не будут.

Владимир РИМСКИЙ. Я нарисую картинку на материалах нашего исследования коррупции. Мы обнажили сеть неформальных отношений. В ее центре – чиновники, бизнесмены, бандиты, несколько деятелей культуры. Они решают, как будут распределены средства, они устанавливают государственные приоритеты на “своей” территории. Например, одна крупная компания, имеющая свои офшоры за рубежом, принадлежит эмигранту и двум “авторитетам”. Она полностью контролирует один из субъектов Федерации, определяя там абсолютно все и поддерживая общественное движение. В соседнем регионе ей тоже многое принадлежит – и здесь они поддерживают другое движение, противоположной направленности. В третьем регионе, где у них тоже свои интересы, они содержат еще одно движение, совершенно нейтральное. В интервью с нами люди говорили: конечно, в принципе коррупцию надо бы преодолеть, но на практике сделать это невозможно.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru