КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Маршальский жезл в солдатском ранце

Михаилу Ульянову – 75

Он человек без загадки и второго дна. Что для актера на первый взгляд вряд ли комплимент. Каков в жизни, таков по большей части на экране и сцене, как бы разнообразны ни были роли. Словно высеченное из камня или отчеканенное на бронзе мужественное лицо – совсем не из парикмахерской галереи театральных красавцев, но такое, что не отвести взор; крепкая, коренастая и кряжистая стать, открытый и пристальный взгляд, всегда узнаваемая характерность. Усы, борода, лысина? Солдатская гимнастерка, маршальский мундир, императорская тога, корона или шутовской колпак? Все равно узнаваем и ни с кем не спутаешь. Словом, актер, похожий на самого себя.
Но помимо загадок, на которые в жизни следуют быстрые отгадки, существуют и тайны, не требующие непременного ответа. Еще больше завораживающие оттого, что, может быть, никогда не будут раскрыты, сколь бы близким ни казалось их постижение. Есть такая тайна и у Михаила Ульянова. Это он сам, это масштаб его личности.
Не так давно по каналу «Культура» прошел цикл его передач-воспоминаний о годах учебы, начале творческого пути (наша газета об этом писала). В общем-то это бесхитростный, но до предела откровенный рассказ провинциала (актер родом из Западной Сибири) об ощущении себя в столичном городе, когда вдруг осознаешь, что ты ничего не знаешь, ничего толком не прочел, о многом никогда даже не слышал. Когда живешь впроголодь на скудных послевоенных харчах, но томим жаждой познания. Когда блистательная вахтанговская аура сначала скорее подавляет, чем возвышает. Когда тушуешься перед корифеями сцены, кумирами публики и красавцами Николаем Гриценко, Сергеем Лукьяновым, Юрием Любимовым. И тем не менее Михаил Ульянов стал в этот ряд, пройдя свои жизненные и театральные университеты с упорством и упрямством человека, не останавливающегося ни перед какими трудностями.
Как же невероятно много он работал: если посчитать, сколько ролей сыграл он в 50–60-е годы на вахтанговской сцене и в кино, перечень этот покажется неподъемным для одного человека. В чем-то это была счастливая для театра и кино пора. После строго отобранных для сцены репертуарных авторов, ни на шаг не отступавших от линии партии, на сцену вырвалась новая драматургия, обращенная к человеку и рассказывающая о человеке. После эпохи малокартинья, когда в год снималось не больше десятка фильмов, на экран выплеснулись десятки лент, обратившихся к недавнему прошлому и сегодняшнему дню. Да, была пора оттепели, как назвал это новое состояние жизни Илья Эренбург, и Михаил Ульянов оказался не просто востребованным актером, а актером необходимым, ибо его чувство правды было генетически заложенным свойством актерской и человеческой индивидуальности. Гремели на вахтанговской сцене «Иркутская история» и «Варшавская мелодия», где Ульянов играл главные роли. Два лика любви явил он в этих спектаклях: победы и поражения. Если в первом вопреки всем обстоятельствам жизни его герой нес свою самоотверженную любовь как высшую ценность человеческого предназначения, то во втором смирялся перед этими же обстоятельствами. Просто обстоятельства были разными. Он мог преодолеть барьер, окружавший его возлюбленную Вальку-дешевку репутацией, вполне ею заслуженной, но не мог преодолеть барьера в виде государственной границы, когда любовь бывшего фронтовика, нынешнего студента, к польской студентке Консерватории Гелене стала запрещенной навсегда мелодией несостоявшегося счастья. В первом случае развела смерть, во втором – жизнь. Ульянов не побоялся оказаться слабым в отстаивании своей любви. И в этом смысле бесподобный его дуэт с Юлией Борисовой оставлял горькое и щемящее чувство вымороченности той жизни, которой жило во всем регламентированное общество.
В кино его разрывали на части, определяя то вожаком на покорение целины, на строительство метро, то в сельские секретари райкома, то в парторги на завод. Он был человеком общественным во всем. И в искусстве повторил то, что было со страной и ее людьми на всех этапах ее истории. Если бы не было таких людей – сильных, мужественных, верящих, заблуждающихся, – не нашлось бы у страны сил жить на вырост, в надежде, что правда все-таки победит. Героев Ульянова снимали с работы, исключали из партии, ссылали в Тмутаракань, а они, не сгибая головы, не становясь на колени, резали свою правду-матку в глаза сильным мира сего. Может, и не все на самом деле были такими, но такими они получались у Ульянова. И это не приукрашивание действительности, а его представление о том, кого можно назвать победителем.
В жизни он, безусловно, победитель. Человек, завоевавший авторитет своей честной прямотой. Он не только на сцене и в кино играл королей, императоров, маршалов, генералиссимусов, он и в реальности был в генеральском чине. В переносном, конечно, смысле, но тем не менее членом ЦК, членом всяческих комиссий и комитетов по государственным премиям, многолетним руководителем театрального сообщества страны. Попытались было кинуть в него камень, когда модно было в начале нынешних общественных перемен свергать с пьедесталов бывших кумиров, но сказать-то против Ульянова было нечего. Да, прогибался, отмалчивался порой, как многие, но, как никто другой, сохранил редчайшее чувство человеческого достоинства и соучастия в делах тех, кто их ему доверил.
Для меня уникальной его работой даже на фоне всех его актерских вершин остается роль Диона Хрисостома, мудреца из Прусы, который нашел пристанище в Риме при дворе императора Домициана. Это была блистательная «Римская комедия» Леонида Зорина – легендарный спектакль, на корню запрещенный у Товстоногова и чудом состоявшийся у вахтанговцев. Прямой и честный Дион взялся учить морали императора и римлян, за что с позором был изгнан из великого города. Но в силу своей прямоты и честности все же, когда обстоятельства сложились против цезаря, встал на его защиту и помог ему вернуться на трон. И тогда состоялся такой диалог между императором и правдолюбцем (вспоминаю, как запомнилось по спектаклю почти сорокалетней давности). Дион спросил Домициана – Плотникова, оставит ли тот его при себе, чтобы дальше продолжать исправлять римские нравы. Нет, ответил цезарь, ты сохранил дружбу и верность мне, но ты выступил против власти, хоть она тогда и была не моей, а против власти никакой гражданин выступать не может.
Чудо, что этот спектакль шел, ибо только что сняли Хрущева, а в облике Плотникова и в его репликах угадывались реальные черты вчерашнего правителя; уже существовал Солженицын, и появились новые надежды, но начался процесс над Синявским и Даниэлем. А спектакль шел, и зал замирал от рифмующихся ассоциаций. Еще до этого после читки пьесы в кругу друзей самый циничный драматург, присутствовавший при этом, сказал: «Ассоциации есть, но нет аналогий». Он же, будучи потом автором инсценировки по Салтыкову-Щедрину, когда уже над его детищем нависла угроза запрета, создал другую формулировку, опережающую будущую оценку: «Такого удара царская Россия не получала за всю свою историю». И ничего – проглотили!
Аллюзии, ассоциации, аналогии – куда без этого в искусстве? Все развивается по кругу, по спирали. Настоящая судьба складывается, когда она идет наперекор, вопреки, а коли нет – в любую эпоху возникает Сервилий (тоже персонаж из «Римской комедии»). И вот ведь что интересно – даже в самых на первый взгляд благополучных судьбах, как у Ульянова в частности, существует неискоренимая особенность: он не боялся идти наперекор – даже самому себе. Наверно, был честолюбив. Честь и несет через всю жизнь. Беззаветный рядовой сцены и экрана в маршальском звании.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"