ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

Новые пруссы

Калининград – самый молодой региональный центр России. Восточная Пруссия
(если быть совсем уж скрупулезным – ее часть) сделалась нашей в начале осени 1945 года.
Как же именно происходило освоение новой земли?

На рубеже 1944–1945 годов в нашей стране вдруг узнали о существовании Восточной Пруссии и столице ее – Кенигсберге. Советские войска вплотную подошли к этой земле, и разумеется, она стала мелькать в военных сводках. И не только в сводках – эта часть Германии вместе с ее руководителями вошла в отечественную литературу. К примеру, Демьян Бедный посвятил стихотворение Эриху Коху, гауляйтеру (то есть руководителю) Восточной Пруссии. Впрочем, руководитель региона был там выведен не слишком симпатичным парнем:

Эрик Кох – нет твари гнойней! –
В Кенигсберге “заскучал”.
Для себя приют спокойней
Он давно уж намечал.

А солдаты пели песни собственного сочинения:

Мы идем на тебя непреклонно,
Город-крепость, город-склеп.
Громовою пальбой потрясенный,
Кенигсберг от огня ослеп.

Наконец Отто Ляш, комендант Кенигсберга, издал исторический “Приказ на выступление оставшимся войсковым частям гарнизона”. Капитуляция была расписана с немецкой скрупулезностью:
“1. Офицеры могут взять с собой холодное оружие (но только холодное).
2. Каждый офицер может взять с собой личного ординарца.
3. Личные вещи офицеры имеют при себе (могут нести их сами или использую ординарца)”.
Демьян Бедный написал очередной стишок:

Мы с корнем вырвали
“восточно-прусский клык”,
Иль Кенигсберг, сказать иначе.
Его принудили мы к сдаче.
Фашисты все кричат на крик,
Не ждали-де подобной вещи!
Как ни были крепки
Фашистские клыки,
Но оказались покрепче наши клещи...

А военкор Твардовский с удовольствием описывал вновь отвоеванный объект: “Дощечки с надписями “Проезда нет” и “Дорога обстреливается” – еще не убраны, а только отвалены в сторону.
Но очевидным опровержением этих надписей, еще вчера имевших полную силу, уже стала сама дорога. Тесно забитая машинами, подводами, встречными колоннами пленных немцев и возвращающихся из немецкой неволи людей, она дышит густой, сухой пылью от необычного для нее движения…
Но Кенигсберг прежде всего большой город. Много из того, что на въезде могло сразу броситься в глаза – башни, шпили, заводские трубы, многоэтажные здания, – повержено в прах и краснокирпичной пылью красит подошвы солдатских сапог советского образца, мутно-огненными облаками висит в воздухе.
И, однако, тяжелая громада города, крепости и в этом своем полуразмолотом виде предстает настолько внушительно, что это несравнимо со всеми другими, уже пройденными городами Восточной Пруссии”.
В сентябре 1945 года по решению Потсдамской конференции город, столь восхитивший Александра Трифоновича, сделался частью СССР. С тех пор задачи, связанные с Кенигсбергом, были исключительно гражданскими, а не армейскими.

* * *
Пафос завоевателей стремительно сменился скучной хозяйственной рутиной. Вот, к примеру, как выглядел один из приказов военного коменданта города и крепости Кенигсберг генерал-майора Пронина: “Приказываю:
1. Всем районным Военным комендантам назначить техника-смотрителя зданий из числа офицерского состава, имеющего техническое образование…
2. Техники-смотрители зданий назначаются для эксплуатации спецустановок и оборудования зданий и сооружений, для чего утверждается штат рабочих разного рода, специалистов (печники, истопники, электромонтеры, мотористы, водопроводчики, столяры, плотники и прочие специалисты-эксплуатационники) с непосредственным подчинением технику-смотрителю.
3. Техник-смотритель в техническом отношении подчиняется начальнику районной квартчасти и во всех отношениях коменданту района”.
И так далее.
В город же все прибывали откомандированные офицеры и солдаты, а также обычные граждане, клюнувшие на обещания так называемых вербовщиков. Те же обещали золотые горы: чуть ли не всем гражданским – автоматически офицерское звание (конечно, с соответствующим жалованьем и льготами), любую квартиру в любом доме, помощь в становлении домашнего хозяйства и т. д. Гарантия вербовщиков была довольно зыбкой – дескать, что вы беспокоитесь, если что-нибудь не так, то в Кенигсберге вы меня всегда найдете, ну а я всегда вам помогу.
Вербовщики по большей части выглядели респектабельно, и население им верило. Тем более что среди аргументов были и вполне официальные распоряжения. Вот, например, постановление Совмина от 9 июля 1945 года: “Продать каждой переселенческой семье колхозников – специалистов сельского хоз. на месте по госценам: 1 пальто, 30 метров хлопчатобумажных тканей, 10 литров керосина, 10 килограммов соли, 40 коробок спичек и каждому члену семьи: пару обуви, 1 головной убор (платок, шапка), по 2 пары носков и чулок, 2 катушки ниток и 1 кгр хозяйственного мыла”.
В послевоенную разруху это предложение смотрелось очень даже привлекательно.
Действительность была совсем другой. Вот, например, один из официальных документов: “В общежитиях (а вовсе не в обещанных вербовщиками квартирах и особняках. – А.М.) одиноких рабочих грязь и мусор, постельными принадлежностями рабочие полностью не обеспечены, а имеющиеся покрыты слоем грязи. Кипятильников в общежитии нет, нет и кипяченой воды, рабочие пользуются водой из водопровода. Прачечных нет, поэтому рабочие вынуждены стирать свое белье в реке. Медпунктов неотложной скорой медицинской помощи ни на одном предприятии нет – и вообще медобслуживание рабочих поставлено исключительно плохо… Большинство из них имеет только одну пару нательного белья, которое стирке не подвергается, и один рваный костюм; обуви большинство не имеет, а имеющаяся пришла в полную негодность”.
Акты, издаваемые городскими службами, также обескураживали: “На улице Энергетиков в доме № 71 на 2-м этаже в комнате площадью 22 м кв. проживает 11 человек (семьи рабочих Стовцевой, Дажиной и Вуколовой), на этом же этаже в другой комнате площадью 25 м кв. проживает 15 человек… Эти комнаты находятся в антисанитарном состоянии, а именно: стены, потолки заплесневелые, полы грязные, жесткий и мягкий инвентарь отсутствует, все проживающие рабочие вповалку спят на полу”.
Случались и такие неприятности: “На улице Каретная, дом 12, в помещении бывшей мертвецкой – крематорий проживает 4 семьи рабочих… Помещение под жилье совершенно непригодно, нет окон, отопительная система отсутствует, полы цементные, в помещении масса крыс, по заявлению Алексеевой есть случаи укуса живущих крысами”.
Кстати, городская фауна довольно сильно осложняла жизнь переселенцев. Власти были вынуждены издавать распоряжения такого плана:
“а) широко разъяснять населению вред, наносимый грызунами, меры борьбы с ними…
б) организовать во всех населенных пунктах и на полях проведение работ по массовому уничтожению грызунов, привлекая для этой цели все хозяйственные, общественные организации и местное население. Создать до 10.XII-46 г. в городах, рабочих поселках и райцентрах специальные отряды для уничтожения грызунов, обратив особое внимание на борьбу с грызунами в разрушенных зданиях, пустырях, местах свалок;
в) в учреждениях и на предприятиях выделить ответственных лиц за проведение работ по уничтожению грызунов”.
Опасности, подстерегавшие переселенцев, были самые разнообразные и непредвиденные. Прокурор Калининградской области, к примеру, об одной из них писал другому деятелю, председателю горисполкома: “14 декабря 1947 года по Комсомольской улице в доме № 2 произошел обвал стены, в результате которого погибла семья в составе 7 человек. Обвал произошел в силу воздействия большого количества осадков на ветхие стены здания при отсутствии крыши на последнем”.
А газеты получали вот такие письма: “На улице Александра Невского колодцы без люков – буквально на каждом шагу. Недавно я тоже оказалась жертвой бездеятельности горкомхоза и была отправлена в больницу. Здесь я узнала, что по той же причине сюда попало еще несколько человек”.
Кстати, подобные условия имели и свои, хотя и несоизмеримые, но все же положительные стороны. В частности, дети в переселенческих семьях были гораздо более самостоятельными, нежели в Центральной России. Один из мемуаристов вспоминал: “Мы, ребята, как могли, зарабатывали себе, для своих нужд, деньги, собирая для этого в развалинах металлолом, из телефонных и электрических кабелей вытапливая свинец, а затем все это сдавали на приемные пункты металлолома или старьевщикам и на полученные деньги покупали мячи, книги, пирожки, печенье, конфеты и, конечно, сигареты.
В школе же, бывало, всем классом и даже школой частенько выходили, разбирали развалины домов, очищали от сухого раствора кирпичи, складывали их в стопки, грузили на машины”.
Лишь к 1949 году быт более или менее начал налаживаться. В газетах даже появились объявления рекламного характера: “Магазин № 7 “Мясо – рыба” Калининградского горрыбкоопа открыт ежедневно как дежурный с 10 до 22 часов.
Всегда можно купить: свежее мясо, свиное, говяжье, фарш, колбасные изделия, масло сливочное, маргарин, консервы рыбные, мясные, овощные, рыботовары, икру, сухофрукты, папиросы и вина в большом ассортименте”.
И даже у жителей калининградской глубинки начинались свои позитивные сдвиги: “Бескоровность среди переселенцев 1949 года ликвидирована, за исключением тех семей, которые имели скот, но по разным причинам сами продали, прирезали или не имеют на руках справки о бескоровности”.

* * *
Еще одна особенность калининградской жизни заключалась в том, что здесь на протяжении нескольких лет (до того как начались массовые депортации) вынуждены были мирно сосуществовать вчерашние враги – люди советские и немцы. При этом коренное население врагами более официально не считалось – ведь война была закончена.
Однако такое соседство доставляло немало проблем. Хотя бы религиозного плана. Уполномоченному по делам религиозных культов при Совете Министров СССР в Калининградской области было значительно сложнее, чем в других советских регионах. Ведь жители Восточной Пруссии не знали, что такое революция, воинствующие безбожники, закрытие церквей и атеизм вообще. И на первых порах деятельность государственной власти сводилась всего лишь к регистрации религиозных общин (разумеется, по большей части протестантских), с тем чтобы пасторы хотя бы где-нибудь официально значились, а не превращались в так называемых бродячих проповедников. При этом инструкции были достаточно мягкие: “Для оформления регистрации религиозного общества требуется заявление, подписанное не менее чем двадцатью совершеннолетними местными жителями”.
Впрочем, там же значились ограничения. К примеру, вот такое: “Не допускается совершение каких-либо религиозных обрядов в государственных, общественных учреждениях и на предприятиях”.
Но немцам было не до отправления своих религиозных культов. “Верующие активности большой не проявляют, – писал уполномоченный А.Глазких, – так как все хотят уехать… Молитвенные здания в порядок не приводятся. Многие из них только носят названия, а по сути большинство – это подвалы в разрушенных зданиях, которые не могут быть использованы для других целей”.
Но, разумеется, особенности немцев не сводились только к их религиозности. Ведь это были люди совсем иной культуры, и притом воспитанные отнюдь не в духе Ленина и Маркса. Не удивительно, что поначалу коренные кенигсбергцы продолжали вести себя так, как привыкли при капитализме. А на столы новых начальников Восточной Пруссии ложились вот такие рапорты: “Доношу, что владелец магазина Фор Алла по улице Луизен Аллея д. 49 производит обмен готовой обуви и одежды на продукты, что подтверждают обнаруженные в шкафу четыре пары полуботинок, нательное белье и продукты: сахарный песок – 0,450 кг, мука пшеничная 0,750, фасоль – 0,1, табак легкий – 0,2. Продукты обнаружены вторично. Прошу возбудить ходатайство перед зам. в/коменданта по гражданскому управлению о наложении штрафа на Фор Аллу в сумме 20 000 марок за нарушение прав торговли. Ст. л-т Кузнецов”.
Но несмотря на разность в воспитании, жизнь в одном городе способствовала объединению народов. Люди учили языки друг друга, ходили друг к другу в гости и объединялись в интернациональные семьи. И в 1947–1948 годах, когда начались переселения немцев в “советскую зону оккупации в Германии”, было пролито немало слез и немало расстроено судеб.
Один очевидец, в те времена совсем маленький мальчик, вспоминал: “Я помню, как в январе сорок восьмого года по нашему Сталинградскому проспекту, сейчас проспекту Мира, несколько дней шли на товарную станцию… немцы, немки, их дети. Они шли, можно сказать, налегке, с одним-двумя чемоданами, узлами, катили маленькие тележки, измученные, покорные, смирившиеся со своей судьбой, зачастую голодные.
Они покидали свою землю, ту, где родились, жили, трудились, растили детей.
В один из этих дней, я это постоянно вспоминаю, к нам в подъезд, а мы с братом стояли в нем и смотрели, как бредут немцы, вошла немка и со слезами на глазах просила, умоляла дать немного хлеба для своих голодных детей, так она говорила на ломаном русском языке.
Я сбегал, позвал маму, и она, увидев эту несчастную женщину, отдала имеющуюся у нас тогда половинку буханки хлеба, а та, в знак благодарности, после ухода возвратилась и принесла, отдала нам прекрасные, гнутые немецкие детские санки, на которых мы прокатались все наше детство”.
Так что даже незнакомые друг другу люди подчас расставались как родные.

* * *
Одной из весьма существенных сторон калининградской жизни было проведение всяческих митингов, собраний и разъяснительных бесед. Советская власть была вообще щедра на этот счет. Но в восточно-прусском регионе дело с “агитацией и пропагандой” было поставлено на редкость хорошо.
Дело начиналось еще в поезде, по дороге на новое место. “Калининградская правда” писала: “В пути состоялся митинг пассажиров переселенческого эшелона, на котором… они заявили, что отдадут все силы строительству новой советской области. Будущие новоселы, посылая привет калининградцам, заверяют, что образцово проведут весенний сев, будут самоотверженно работать над укреплением колхозов и совхозов области”.
По приезду “новые калининградцы” попадали в новый переплет: “В Просницком районе инспектором отдела т. Берсеневой К. А. с переселенцами проведено 18 бесед на темы:
1. Новое освоение земель (получение богатых урожаев).
2. Забота правительства о переселенцах.
3. Калининградская область – земля, которая принадлежит СССР, почему она была территорией Германии?
4. Природные богатства области.
5. Климат и т. д.”
Особенно же пафосно было обставлено переименование города Кенигсберга. Митинги по этому поводу были организованы где только можно. По этому поводу писались такие бумаги: “Донесение парторганизации Калининградского вагоностроительного завода 2 июля 1946 года о проведении митинга, посвященного переименованию г. Кенигсберга в город имени старейшего революционера, пламенного трибуна, сына русского народа Михаила Ивановича Калинина – в Калининград, Кенигсбергской области – в Калининградскую область.
На митинге присутствовало 600 человек русских, немцы на митинг приглашены не были… На митинге выступило шесть человек рабочих, ИТР и служащих завода, выступающие единодушно отмечали великое счастье русского народа, проживающего ныне в Калининграде, с призывом к улучшению работы на своих рабочих местах, на досрочное выполнение годовой программы, на создание лучших условий быта рабочих, ИТР и служащих, на бережное отношение к оборудованию и экономии средств и материалов, что будет лучшим ответом нашей Партии и Правительству”.
Естественно, переименования коснулись и городских улиц. На этой волне многие калининградцы также пытались свыше всякой меры демонстрировать свою лояльность власти. Некто В.Мурин, например, публиковал в “Калининградской правде” свое гневное письмо: “Я очень молодой житель г. Калининграда, и, может быть, поэтому названия многих его улиц особенно бросаются мне в глаза, производят странное и неприятное впечатление.
Вебер, Глюк, Гайдн… Мне знакомы эти имена, но я знаю более знаменитых и милых моему русскому сердцу композиторов, имен которых не встретишь на эмалированных табличках города.
Многие жители не знакомы, например, с произведениями Глюка и, естественно, недоумевают, за какие заслуги перед русским народом воздается ему такой почет? Или почему одна из улиц названа именем композитора Гайдна?
И, наоборот, не удостоены такой чести многие герои Великой Отечественной войны… многие… генералы, офицеры, солдаты… Я не знаю, что преобладает в этом никчемном увлечении именами немецких музыкантов – недомыслие или политическая близорукость работников Горкомхоза. Во всяком случае, ни то, ни другое не делает чести нашим коммунальникам”.
К таким письмам прислушивались – за “политическую близорукость” можно было и жизни лишиться. И в результате в прессе появлялись заметки несколько иного плана: “Частая путаница и неразбериха в доставке писем происходит еще и потому, что в Калининграде много улиц с одинаковыми названиями, встречаются дома с одними и теми же номерами. Например, в Сталинградском районе имеется две Офицерских улицы… По Каштановой Аллее есть три дома с номерами 19, три дома с номерами 19-а и три дома с номером 17… Не каждый почтальон знает, что улица Литовский Вал в то же время и Пехотная, и Новая”.
Но жизнь налаживалась не только в бытовом, но и в идеологическом плане. Мероприятия политической направленности все чаще соединялись с этакими общеразвлекательными акциями. К примеру, одна из газет сообщала: “Сегодня в честь дня выборов большое массовое гуляние состоится в совхозе № 14. Для избирателей днем будет поставлен концерт художественной самодеятельности. Вечером в совхозном клубе избиратели посмотрят кинофильм «Крейсер “Варяг”». Весь день в совхозном клубе будут играть сегодня баян и три гармошки”.
Правда, и на развлекательном фронте случались курьезы. “Калининградская правда” насмешничала: «Рекламы зачастую пишутся до безобразия неграмотно. Например, в афишах клуба ЦБК Сталинградского района встречается столько грамматических ошибок, что их замечают даже учащиеся самых младших классов. Три дня менялась афиша этого клуба. И во всех трех афишах слово “радиола” написано по-разному. В первой афише было написано: “Танцы под радиоло”, во второй – “Играет радиол” и, наконец, в третьей – “под родиолу”».
Но и этот недостаток постепенно изживался.

* * *
Сложнее было с соблюдением закона. Неудивительно – ведь на предложения вербовщиков охотнее всех прочих откликались те, кому, что называется, нечего было терять. Это либо люди, чье хозяйство было уничтожено в войну, либо перекати-поле или, как говорили в двадцатые, “деклассированный элемент”.
Один из современников писал: “Напротив нашего дома была построена продолговатая досчатая палатка, где продавалось пиво, другие горячительные напитки и разнообразные закуски. Порой, сидя у окна своей комнаты, мне приходилось созерцать, какие интересные события разыгрывались там, внизу, возле нее, с каким смаком люди пили пиво, водку, все это закусывали, при этом ругались, выясняли отношения, порой ожесточенно дрались”.
Подобная картина была характерна для послевоенного Калининграда. Естественно, завсегдатаи этих “досчатых палаток” не ограничивались “ожесточенными драками” друг с другом.
Власти, пусть нехотя, но признавались: “Переселенческий отдел утерял бдительность против воров и мошенников, без всякой проверки наличия прибывших переселенцев и без испытательного срока на колхозной работе оформляет в число плановых переселенцев всякого встречного, случайного человека… В связи с чем создалась благоприятная обстановка для жуликов и воров”.
Наиболее безопасной для калининградских преступников была, разумеется, “работа” с немцами, как с самыми бесправными жителями области. Комендант Калининграда сообщал: “Рабочие целлюлозно-бумажного комбината № 2 Гредин и Лебедев, вооружившись, первый – пистолетом, а второй – финским ножом, совершали вооруженные нападения на немцев, проживающих в городе, и под силой оружия отбирали у них носильные вещи”.
Вот еще одно сообщение (в нем особенно любопытен арсенал калининградских бандитов): “Кузнецов Павел Александрович вступил в преступную связь с неустановленным гражданином и со своим братом Кузнецовым Иваном Александровичем, последние начали заниматься грабежом немецкого населения. В апреле месяце 1947 года ими ограблена немка Монке, у которой забрали домашние носильные вещи, при этом грабители были вооружены гранатой и топором, в июне месяце 1947 года ограблены немки Гланер и Кригер, забрали носильные вещи, при этом был ранен немец Петершум”.
Впрочем, отнюдь не только немцы попадались под руку “новым пруссам”. А масштабы хулиганства были безграничны. Вот, к примеру, выписка из протокола заседания одной из комиссий: “Недопустимо безобразничают части 26 с. д. (стрелковой дивизии. – А.М.), которые почти полностью уничтожили с. Гавайтен, где должен быть размещен колхоз”.
Победителей, как водится, не судят. Но не до такой же степени.