Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №22/2002

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ

Инна БОРИСОВА

В поисках полыньи

Десять новых имен в журнале “Октябрь”

На этот раз рубрика “Новые имена” в журнале “Октябрь” объединила десять прозаиков и поэтов. Пять москвичей и пятеро с Урала, и дальше – на восток: Соликамск, Каменец-Уральский, Челябинск, Новосибирск, Якутск. Расстояния, упраздненные Интернетом, сохраняют свой тревожный аромат в сюжетах и в резком чувстве дистанции между личным твоим существованием и миром. Этот мир простирается не только по огромной стране, но перетекает в другое полушарие и даже в космос. Расширение обитаемого пространства сопряжено у молодых повествователей с размыванием связей семейных, дружеских, деловых и – одновременно – с попыткой не то чтобы их восстановить, но спрясть заново. Какие? Еще неизвестно, но пальцы уже эту нить ощущают. Прежние же связи слишком себя скомпрометировали, обветшали, утратив вещественность и надежность. Всем этим героям – едва за двадцать и много меньше, и все они в какой-то мере робинзоны, выброшенные житейскими бурями кто в дурдом, кто в разрушенный Грозный, кто в задраенный подпол студенческого общежития, кто в сиротство – бросаемый мамой, сорвавшейся с края света в Швейцарию. Разомкнутые границы раскрепощают свободу, но делают необъятной и зону безответственности. Соблазн свободного полета глух к катастрофам.
У Петеньки, героя Леонида Саксона (рассказ “Принц Уэльский”), дух свободного предпринимательства питается жаждой наживы лишь отчасти. Тут одни импульсы выдают себя за другие, перебрасываясь масками беззаботно и неосознанно. На самом деле мощным источником излучения, мощным полем притяжения является для Петеньки не богатство само по себе, а внезапность красоты и прихоть игры. Это может быть игра света на морском мелководье. А может – прихоть деловой инициативы. Наследный принц, защищенный десятком колен роскоши и родовитости, так не избалован и не беспечен, как Петенька, отлучивший себя от дома и не обременяющий себя мыслью, пуст его карман или переполнен. Другое дело – Большой Барьерный Риф на австралийском мелководье, объявленный ЮНЕСКО международным природным резерватом, “бескрайняя полузатопленная страна”, где кишит жизнь, где при малейшей перемене погоды меняются краски, и разнообразие их сопоставимо с разнообразием обитающих здесь рыб, моллюсков, птиц. Здесь гигантский скат может утащить твою лодку на несколько миль в море, но эта крылатая подушка может и выпрыгнуть, как летучая рыба из воды в воздух. “Морские иглы, морские ангелы, хищные групперы, королевские окуни и макрели! А вот это напоминает бизнес, да по сути им и является: ядовитая актиния, или анемон, метровое животное-растение, шевелит щупальцами и ждет добычу. Рядом вертится подловатая рыба-клоун, приманка, на которую яд не действует. Подманив на погибель мелкую живность, она питается ее остатками, а то и отнимает добычу у актинии. Но пора на поверхность, и спасибо кристально чистой воде: приближается мгновенная смерть – страшная медуза-оса с десятиметровыми щупальцами...”
Бизнес здесь лишь повод для сравнения, подвернувшийся под руку будущему труженику моря. Источник Петенькиного вдохновения – кристально чистая вода и гигантская черепаха бисса, весящая на суше двести килограммов, миллионы лет откладывающая в год свои двести яиц величиной с теннисный мяч, из которых в море вернутся лишь пять или шесть. Вот это могучее чрево жизни и вдохновляет героя Саксона, в чем и сказывается его королевская, а не плебейская природа. Для нас же, читателей, существование подобного Петеньки, хотя бы в воображении рассказчика, – вовсе не фантастический и не вымышленный залог прочности жизни.
Как ни странно, ни парадоксально даже, но забытая и небеспечная вера в достоинство человека оказывается победительной в рассказе Алексея Лукьянова “Палка”. Черный карнавал, каким предстает жизнь в психиатрическом отделении общевойскового госпиталя где-то на востоке страны, озаряется вспышками сопротивления, невероятно изобретательными и невероятно внезапными. Буйство этой фантазии вполне сопоставимо с австралийскими грезами героя Саксона. Не будет кощунством назвать эти вспышки праздничными. Дно бесправия, на которое сброшены призывники и солдаты разнообразных родов войск, включая космические, предстает в рассказе Лукьянова природным резерватом сопротивления. Здесь не только палка, но даже веник стреляет, как многоствольное орудие. Однако начинает повествователь с себя. “Вообще-то я из ненцев, оленевод во втором колене, Янгиргин моя фамилия, – представляется он на первой странице. И ближе к середине рассказа растолковывает еще раз: – Я не пил из принципа. Нас, ненцев, всегда старались споить. И чукчей, и хантов, и эвенков. И практически споили. Поэтому я не пью”. В карнавале сопротивлений, который прошествует в рассказе, это самое неброское, тихо-мирное, но и самое сосредоточенное, особенно на фоне такой вот экзотики: “Из танковой дивизии дембель угнал танк. То ли танк он водил плохо, то ли клаустрофобией страдал... Рынок раздавил полностью, хотя начал только с китайских лотков. Китайцы, как бисер, из-под гусениц сыпались”. Остановить танк не могли. Бомбить – центр города. Газом потравить – ветрено, потравили бы полгорода. Но тут местный самородок объявился. Не сам объявился, конечно, поясняет Янгиргин, соседи стукнули. Хулиганов тарелкой пугал – обычный транслятор инфразвука. Но отрегулировать радиус действия забыли: пара секунд – пара трупов. Кулибина посадили и наградили. А дальше?.. Дальше пойдет другая история. Но Лукьянов отнюдь не байки травит. Проступает в этой фантасмагории лик повествователя, а за ним – и автора, начитанного и не книжного, вдыхающего влияния и к ним безразличного, свободного от публики в той же мере, что и от власти, и уходящего в личную свою глубину, не зная, что в этой бездне откроется, доверяясь лишь инстинкту аскезы. Это бесстрашие перед простором и перед столпотворением, когда нет страха себя потерять, даже если жизнь и вовсе копейка, обнаруживают в молодом писателе готовность к блужданиям на любых орбитах и вкус к исследованию любых пропастей. Лишь бы не сгинул и не соблазнился...
Впрочем, как утверждается в рассказе Александра Чанцева “Магазин (hardcore mix)”, “он почувствовал, что больше поймешь, если не пытаться все специально проанализировать, дойти до самой сути поисков пути, поскольку ответ лежал на поверхности, только вынырнуть где-то с другой стороны себя (самобеременного), пока же – утробный мерный стук головой о лед в поисках полыньи...” Казалось бы, другая реальность, на другом континенте и в стилистике иной цивилизации, но поражает, сколь одновременен и единодушен этот импульс реальной свободы, не погашенный мороком псевдосвобод и общедоступностей.
Житие пророчицы Насти (рассказ Натальи Оленцовой “Дар Божий”) имеет финал жесткий, но и открытый. Знает Настя, что чужаки в лесу замышляют погубить ее станицу. Знает, кого послать их прогнать. Но погибает близкий ей человек, и простить себе его гибели Настя не может. И тогда она исчезает – из станицы или вовсе из жизни, никому не известно. “Не вольна она даром своим распоряжаться”, – истолковала спасенная станица. Это бесправие перед собственными возможностями не менее загадочно для станичников, чем сам Настин дар.
Герои пяти рассказов обитают на четырех континентах, но доверяют лишь той реальности, которая существует в их воображении, подчиняясь ее законам и стимулам. Это не вымышленное воображение. И не вымыслу они себя подчиняют, а координатам здорового, нормального мира. Что координаты эти превратились в далекие звезды, значения для них не имеет. Они ориентируют себя по ним, упраздняя дистанцию.
Две последние серии из “Десяти серий о войне” Аркадия Бабченко – посвящены тщетным попыткам нормы среди ада чеченской кампании. Попытки эти упорны. Ведь не может дар Божий быть тщетным.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru