Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №90/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ОБРАЗ 

18 декабря – 30 лет со дня смерти Александра Трифоновича Твардовского (1910–1971), поэта, создателя “Василия Теркина”, главного редактора “Нового мира”, превратившего этот журнал в центр духовной жизни страны.
Предлагаем вам воспоминания об этом замечательном поэте.

Василь БЫКОВ:

“Твардовский – это эпоха”

Нет, две эпохи. А если подумать, все три: драматические тридцатые годы, война, не менее сложные и трудные послевоенные годы. В каждой из них он оставил свой след – поэтический, литературный, наконец, редакторский. Но и человеческий тоже.
Для тех, кто его знал, кто с ним встречался, к чьей судьбе он так или иначе прикоснулся, может, важнее всего – именно человеческий.
Он был советский поэт, коммунист. Но прежде всего и всего важнее – был Человек, который в бесчеловечное время явил собой очень человечные качества. Конечно, наиболее ярко и полно они проявились в деле его жизни – литературе.
Когда у меня, тогда начинающего литератора, произошли малоприятные конфликты с советской властью (точнее – со всевластной партией большевиков), именно редактор Твардовский, напечатавший мои первые крамольные опусы, не только не отвернулся от опального автора, как это сплошь и рядом случалось в советской литературе, но взял его под свою защиту, подал солидарную руку поддержки, предложил материальную помощь. Но главное – утешил. Утешил тем, что в реалистической литературе важнее всего – правда, ее и следует держаться, как веры, которой до конца держался протопоп Аввакум и его протопопица. Может, именно этот аргумент, явленный вполне в духе великой литературы прошлого, и удержал автора от неверного, фальшивого шага в будущем.

Даниил ГРАНИН:

“Все наиболее талантливое тянулось к нему”

Среди малодушия, лицемерия советской жизни Александр Твардовский был примером мужества и честности. Прежде всего как поэт и, конечно, как главный редактор “Нового мира”. Для всех нас печататься в его журнале означало получить привилегию порядочности. Он много сделал для очищения мозгов нашего общества. Все наиболее талантливое не только в литературе, но и в публицистике, критике, во всех гуманитарных науках тянулось к нему. По сути, именно он был самым опасным врагом режима, поэтому его так травили до последнего дня.
Понимаем ли мы сегодня, какую борьбу ему пришлось вынести и что означает его фигура в истории России?

Александр ТВАРДОВСКИЙ

Владислав ЛЕОНОВИЧ
Май 2001 г.

Не отступая, быть самим собой

Я из той детворы, о которой Александр Трифонович Твардовский словами танкиста сказал:

…Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей,
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду ведрами – не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют.

По нашим душам, по которым проскрежетала оккупация, прогремели бомбежки и ближние бои, когда нас матери чуть ли не на цепи держали в погребах, по нашим сердчишкам ударило:

– Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
– Да где же, где?.. – А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
– Что ж, бой не ждет. Влезай
сюда, дружище! –
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка – мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырем…

Большинство моих товарищей были безотцовщиной. Тогда не говорили: убит на войне – погиб, разумеется, за Родину. “Убит” – так мог сказать окопник на позиции, и для сирот – в первую очередь для них! – это был живой голос отцов, сложивших головы во вчерашних боях:

Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?

И Теркин. Фронтовики так и говорили, как о своем сослуживце: Вася Теркин. А мы, повзрослевшие: “Ты всего прочел? Заметил? Имя Сталин ни разу не упоминается, а он ему свою премию дал, что значит мирово написано…”. “Теркин” был прочитан весь до того, как попала в руки отдельно изданная книга и даже шире как-то, глубже.
После Победы, в пору ликования и некоторой эйфории в поэзии, у Александра Трифоновича – “Дом у дороги”. Сиротство вдовье, горе людское лютое… Вот о чем горит сердце автора…

Глухой, не радостный покой
Хозяина встречает.
Калеки-яблони с тоской
Гольем ветвей качают.

Конечно же А.Твардовский не был поэтом печали, а тем более слез. У всякого великого произведения, как и в жизни: боль, радость, печаль, юмор и, конечно, откровения… Немецкий солдат “сытый, бритый, береженый”, к тому же “отоспавшийся в тепле”. “Теркин знал, что в этой схватке он слабей: не те харчи”. Тяжко приходится Василию и уже “зубам не полон счет, но и немец левым глазом наблюденья не ведет”. Вася “хорошо, что легок телом – отлетел. А то б – конец…”, да ведь и Вася удал, хоть и мал: “и немец красной юшкой разукрашен, как яйцо”… “Пусть ты черт, да наши черти всех чертей в сто раз чертей”…
До армии я работал монтажником-верхолазом и угораздило-таки кувыркнуться с 21-й отметки, повезло: летел – хватался за расчалки, внизу были горки щебня, не разбился. Перед тем как отключиться, мелькнула мысль: “В армию теперь не возьмут...” Успел только испугаться тому, что не возьмут в армию. Такова у нас была любовь к солдату, и в первой шеренге на правом фланге стоял Василий Теркин – “русский труженик-солдат”, рядовой ратного труда.
“Теркин на том свете” читается легко, как “Конек-Горбунок”. В этой конкретной для каждого жизни короткой сколько напихано мертвечины! Мертвечины, от которой протухала живая жизнь (и протухла-таки вконец).

Там, где жизнь,
Ему привольно,
Там, где радость,
Он и рад,
Там, где боль,
Ему и больно,
Там, где битва,
Он – солдат.

Это Александр Трифонович о Теркине, а я о нем… Да, солдат – за правду, ведь вся погань осталась на этом свете. А с поганью веки вечные несовместима правда, правда до донышка.
И как может мне не дорогой и близкой быть поэма “За далью – даль”, когда вся моя молодость прошла по этим далям и “эта лестница из шпал”, когда в поэме “отозвались… наш труд и мысль, и наша молодость и зрелость, и эта даль, и эта близь”.
“По праву памяти” тяжело читать – своя терпкая, горькая память будоражит: сам вроде всех простил, а совесть не дает покоя за те обиды, которые нанес тем, самым близким и родным, ушедшим… Ни прощения попросить, ни любви возместить недодаденой…

Таких из-под елки
Не трогают волки.
Увы, без вниманья к породе особой,
Что хвойные те означали иголки,
С великой охотой,
С отменною злобой
Едят, но недаром же я из-под ели,
Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.

Вот тут, в последней строке, характер Александра Трифоновича – “не отступая, быть самим собой”, – голос не хоровой, свой, натура стержневая, твердь натуры, что и в фамилии даже – Твардовский.
Еще со службы в армии (не знаю, как сейчас, а тогда было достаточно только офицеров, но и солдат читающих и думающих, нуждающихся в живом слове), с армейских дней я помню, чем для нас был “Новый мир”, редактируемый А.Т.Твардовским. По правде сказать, особого значения тому, кто редактирует журнал, не придавали, не вникали, а многие и не знали, был просто “Новый мир”, который читали, занимали очередь: кто следующий… И потом, спустя годы, мотаясь по командировкам, возвращаясь из какой-нибудь глуши, – в читальню, последние номера “Нового мира”. Замечательно тогда было и то, что его можно было купить в киоске, подолгу возил с собой какой-то номер и давал, давал, давал людям – так хотелось, чтобы вот именно это прочло как можно больше народу. А читали журнал весь, первую половину и вторую, все было ново, интересно, умно. Или вновь открытое: там я узнал о Бунине и, конечно, с ходу прочел его, что тогда можно было прочесть, по-моему, один сборник повестей и рассказов. Или назвать хотя бы одного Солженицына, пожалуй, самое дерзкое дарование наше в ХХ веке, чтобы понять, что такое тогда был для нас “Новый мир”.
Я люблю прозу поэтов, она мне кажется эталоном прозы. Я скучаю по “Печникам” А.Т.Твардовского. Два-три года… Дай-ка прочту “Печников” – будто побываешь в тех далеких годах, в той школе, с теми учителями-фронтовиками… Действительно, будто набегался по холоду и скорей на натопленную русскую печь. “Без хорошей печи нет дома” – эта фраза-афоризм у меня как-то ассоциируется с самим Александром Трифоновичем и его творчеством в русской литературе ХХ века.
Стоят в книжном шкафу особняком и рядышком А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.А.Некрасов, С.А.Есенин, А.Т.Твардовский, Н.М.Рубцов. И все чаще и чаще беру томик на полчаса, на час, на два только из этого ряда, обхожусь этим рядком. Воочию убедившись, смею заверить, – таков я не один в моем окружении рабочего в основном люда, так называемых простых людей.


Владислав Иванович Леонович скончался спустя три месяца после того, как написал эти строки, – от неожиданной и скорой болезни. Он был очень талантливый и яркий человек. Самородок. “Лет через сто, – пишет известный прозаик Михаил Кураев, – по книгам Владислава Леоновича можно будет изучать нашу жизнь. Его проза проста почти до примитивности, точна, как зеркало, и беспощадна до жестокости, но не с холодной отстраненностью высокомерного наблюдателя, а сострадая своим героям”.
Владислав Леонович пришел в “Новый мир” из самотека, с улицы, дорогой, которую Твардовский ценил превыше всего. Он пришел и печатался позже, уже в 80-е и 90-е годы (“Записки рабочего человека”, “Сашок”). Еще ждет своего читателя широкое полотно “Россия, водкой умытая”. Мысли о Твардовском, наверное, последнее, что им написано, оказались его прощанием с жизнью, еще когда он об этом не знал. В этих мыслях – вера в правдивое Слово, которую Твардовский пестовал в своем читателе и читателе “Нового мира”, не ведая, где эта вера взойдет, в ком и когда.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru