ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Что мы делаем, вытаскивая с дачного
чердака собственные, родителями, кстати,
отобранные, детские книжки и выставляя их на
полку? Мы перекидываем свое прошлое в свое
будущее. Служим орудиями воспроизводства
цивилизации? Детское чтение – мощнейшая сила,
именно оно наряду с недостаточным для
складывания картины мира жизненным опытом
обрекает человека на место в этом мире. Например,
на национальность. Правильно говаривали иезуиты:
отдайте нам ребенка до пяти лет, а потом,
пожалуйста, воспитывайте сами… Одно семейство
молодых интеллектуалов намертво поссорилось с
бабушкой, увлеченно декламировавшей внучке дядю
Степу. Другие не обратили на это внимания – и
восхитительный образ склоняющегося над
колыбелькой, да и надо всей страной, скромного
милиционера нечеловеческих размеров вполне
может актуализироваться (и ухватит за бочок?),
покуда продолжает являться юным согражданам.
Мы начинаем серьезный разговор о детской
литературе, которая уже стала важнейшей частью
культуры XXI века.
Закладка для поколений
Традиция, которую мы выбираем вместе с
первыми книгами
Хорошая история про людей. Как-то и
где-то в одной семье обнаружили необычный способ
приготовления окорока: перед закладкой в духовку
его на четверть обрезали с обеих сторон. Я всегда
так делаю, и матушка моя так делала, ответила
хозяйка. Это не я придумала, мама моя делала так,
ответила матушка. Ну да, ну да, ответила бабушка, я
так привыкла, у меня 60 лет назад духовка в плите
была очень узкая, приходилось кусок обрезать,
чтобы влез.
Так и живем.
С детскими книжками – то же самое. Сколько угодно
отвергая предыдущее поколение, новоявленные
родители идут в книжный магазин – и покупают то,
что читали в детстве. «Бабка била, била, не
разбила...» – и не распадается связь времен.
На самом деле детские досуги происходят помимо
наших осознанных цивилизаторских усилий – когда
мы играли, лучше было, чтобы взрослые не
вмешивались. Так лучше и взрослым, догадываемся
мы, оказываясь в их шкуре, – и так идет много
веков. «На златом крыльце сидели Царь, Царевич,
Король, Королевич…» – откуда эти считалки? Из
середины ХIХ века, самое раннее. Шестилетки
машинально повторяют считалки,
двадцатипятилетки машинально ставят на полку
сказку про Репку. Так воспроизводится
национальность.
Сказка
Что мы видим на этой полке? Во-первых,
народные сказки: растерявшие сакральность
обломки древнейших, дохристианских мифов,
страшных и величественных, хтонических картин
мироздания. Баба-яга запах живого человека чует
безошибочно, но (баньку истопи да накорми, а потом
и расспрашивай) молодцу безропотно устраивает
омовение и трапезу – знает ритуал. И дорогу по
запредельному миру указывает – герою, омытому
этим миром и вкусившему от него… Магические
гуси-лебеди (ведь оттуда же прилетели) Аленушку с
Иванушкой на дороге видят, а под кисельным
бережком или под ветвями говорящей яблони –
теряют из виду.
Даже самые простые, полагаемые малышовыми сказки
являют странное, архаическое устройство.
Причинно-следственные отношения, логика
поведения их персонажей своеобразны. Почему
заяц, волк, медведь и даже лиса колобка поющего –
не глотают, приблизиться не могут? К вокалу
неравнодушны? Или это было на самом деле
заклинание-заклятье? Кто теперь узнает… Почему
нельзя пить из козьего копытца? Дизентерию
подхватишь? Вовсе нет, козленочком станешь.
Говорят, ритуальное людоедство в Меланезии
базировалось на том же принципе: съешь печень
храброго человека – обретешь отвагу. Вот и
питались – лучшими из лучших, во благо общества.
Волк съел козлят, коза очень расстроилась. Волк
пригласил козу погулять. На прогулке коза
говорит: давай прыгать через яму с углями.
Козлята потянули волка вниз, он сгорел, а козлята
выпрыгнули. Почему все это?
Или вот чудный коан о курочке-рябе. Курица снесла
драгоценное яйцо неясного применения. Хозяева
старались разбить его, а по разбитому –
заплакали. Все хорошо – следующее яйцо будет
обычное. И что это было?
Старейшая сказка не предлагает особо четких
рецептов социального поведения и оценок. Вроде
древнегреческих мифов (тоже ведь детское чтение):
рецепты поведения бесполезны, герои на хороших и
плохих решительно не делятся. Репку лучше всем
миром тащить или все же дело в мышах (ловкие они: и
яйца бьют хвостами, и репу тягают)? В теремок
медведей не звать? Новый же построили. Сказка
безморальна. И съела колобка. No comments. Максимум
морали – а кто слушал, молодец. Поскольку слушает
и воспроизводит в себе эту культуру.
Литературная сказка
Даже в сказке иного рода – обработанной,
пропущенной через христианское сознание
собирателя-редактора, остается архаическая
невозможность оценок. Морален ли Кот в сапогах? И,
к счастью для человечества, все самое интересное
случается, если не послушаешься старших:
зазеваешься в лесу, заговоришь с волком, откроешь
дверцу или выглянешь в окошко в неурочный час.
За окошком – пейзаж средневекового свойства:
замок, граница королевства у опушки леса.
Принцессы на иллюстрациях все сплошь с
распущенными волосами, чего не было и быть не
могло в исторические времена ни в Европе, ни в
России («опростоволоситься» – совсем не в
принцессы податься). Зато так попадают в
русскоговорящие головы некоторые
взаимоотношения благородных рыцарей и
прекрасных дам...
Русская культура, изначально лишенная традиции
рыцарства, сложившаяся в отсутствие балов и
турниров, совершенно не галантна. Возможно, в том
есть вина еще одного насельника детской полки,
доброго дедушки Крылова. Все же во французском
языке стрекоза – рода мужеского, а муравей –
женского: негодование загнанной сельской
домохозяйки при виде порхающего
несемейственного хлыща-стрекозла – пошло и
совково, но почти понятно. Муравей российский
злорадно хамит даме: празднично одетой и
празднично живущей, которая по зиме, очевидно,
помрет, и все это было бы совершенно невозможно у
Лафонтена.
Мигранты
Басни, кстати, – наследие почтенной и
важной традиции, и поначалу не предназначались
для специфически детского чтения. Стоят на этой
полке и другие мигранты из взрослого мира в
детскую: рожденные серьезными. Злободневная для
XVIII века политическая сатира Гулливера,
просветительская «естественная» утопия
Робинзона Крузо, нежные и чуть ядовитые
романтические цветы Андерсена, первый
авантюрный сериал «Три мушкетера». Недопоняли
читатели нравоучителя Распэ: краснобаем
Мюнхгаузеном залюбовались, осудить его
отказались решительно, имя автора забыли, а книгу
определили на вечную детскую полку. Поскольку
барон (как Гулливер, как Робинзон) оказался
первооткрывателем, первым насельником и
культурным героем собственного мира…
Совершают книги и обратное движение – от
«детской» до «большой» литературы. Наверное, по
тому же признаку – если содержат внутренне
достоверный, искушенному восприятию внятный
образ собственного, доселе не существовавшего
мира. Плюшевый абсурд Винни-Пуха – давняя
любимая игрушка бородатых интеллектуалов, с
удовольствием вчитавших в него массу всего, от
фрейдистских аллюзий до даосских озарений. С
муми-троллями (а особенно – хомсами,
филифьонками и хемулями) происходят такие
общечеловеческие, глубокие коллизии, что просто
дух захватывает, и только с виду простодушные
миры Туве Янссон – именно то, чего раньше не было.
Эпопея «Властелина колец» – повествование
настолько добротное, настолько синтетически
вписанное в европейские культуры, что вот уже
полвека гремят по паре континентов реальные
турниры на картонных мечах. В этом году до нашей
страны (до нашего языка) докатился еще один
феномен того же свойства: повально
пренебрегающее возрастными рамками увлечение
Гарри Поттером. Пожилая пассажирка рейсового
междугородного автобуса, севшая в него в городе
Колумбусе, штат Огайо, рассказывала: в сентябре
1999 года, в преддверии поступления третьей книги
Дж.Роулинг – «Узник из Азкабана», в местный
книжный магазин взрослое население городка
дежурило у дверей с 6 утра, поскольку очень сильно
хотело узнать, что было дальше с Гарри Поттером.
При том, что даже в городе Кирсанове Тамбовской
области все знают: американцы – нация
нечитающая.
Русско-советский пейзаж
Интересно распределились книги
советского времени. В числе детских наших
впечатлений присутствуют переделки-пересказы –
возникшие в конце 20-х – начале 30-х версии
классических литературных сказок для
использования внутри железного занавеса:
Буратино вместо Пиноккио, доктор Айболит как
региональный представитель доктора Дулиттла,
Гудвин Великий и Ужасный вместо Великого Оза. У
деревянного итальянского Пиноккио были, конечно,
свои неприятности с католической церковью:
столяр Джузеппе (то есть Иосиф), стругающий себе
сынка из подручных материалов, выглядел с
ортодоксальной точки зрения странновато. Однако
для советского глаза история эта – «роман
воспитания» деревянного человечка – была
слишком наполнена христианскими ценностями.
Сличение текстов «Пиноккио» и «Буратино»
выявляет паттерны выживания-процветания в
условиях победы пролетариата. Мудрая и
изысканная Фея превращается в противненькую
полугимназистку-полугувернантку, и мелкий
НЕкультурный герой оказывается победоносен…
В ряду заимствований – английская народная
сказка С.Михалкова про Трех поросят и
отформатированный Лазарем Лагиным арабский
«Джинн из бутылки», симпатичнейший Гассан
Хоттабыч, на которых, впрочем, этические
затруднения уже не распространяются, ибо тексты
эти – ничейные. Жаловаться – грех, хотя бы
потому, что в двадцатые годы сказки (равно как
куклы, рождественские елки и прочее разложение)
вообще были запрещены…
Специфическая привычка создания собственной
версии чего угодно имеет, впрочем, очень глубокие
корни и охватывает явления, выходящие за тему
сегодняшнего разговора. Сырьевой подход к
иноязычным детским текстам продолжался и
позднее, и даже замечательный
милновско-заходеровский Винни-Пух – это лишь
пересказ первых глав оригинала. Именно этот
Винни-Пух (даже скорее фигурка из гениального
мультика) стал частью нашей культуры.
В «советском» разделе царит мастер ритма и
звукописи, поклонник крокодилов (оставим этот
сюжет аналитикам юнгианской школы) Корней
Чуковский. Кто ни разу не произнес «У меня
зазвонил телефон…», или неграмотен, или большой
оригинал, а резиновые калоши являются частью
крокодильего рациона в подсознании подавляющего
большинства сограждан.
Кондовые советские детские книжки –
восхитительная экскурсия в область подсознания
нации, озвученная простыми словами. Идет, качаясь
и теряя равновесие, бычок по тонкой доске по-над
пропастью, идти надо, а доска-то заканчивается…
Сейчас упадет. В стишке – не падает, одно
обреченное предвкушение. Ребенок вырастет и
будет понимать Кафку. Увечный безлапый мишка,
валяющийся где-то, наверное, действительно
хороший, и бросать его не след. Мячик в речке не
утонет, плакать не надо – он просто уплывет… В
принципе каждый прижившийся в литературе – даже
по безрыбью – текст предлагает более-менее
законченный образ бытия. Конечно, Беатрикс
Поттер с ее умильными зайчиками-лисичками читать
здоровее, но Агнию Барто – структурно
интереснее. Эти страшноватые разомкнутые тексты
странным образом смыкаются с жесткой
архаической эстетикой дохристианской сказки. А
капитан своей команды Тимур – законопослушный
подмосковный Питер Пен – стоит в солидном
архетипическом ряду, вместе с властелином Колец,
Зорро, героями «Повелителя мух», при всей
скаутской мажорности повествования…
Эта игра весьма увлекательна, можно бесконечно и
с удовольствием встраивать детские книжки в
литературоведческие классификации. «Витя Малеев
в школе и дома» как роман воспитания, задачники
Григория Остера как бахтинский карнавальный
бурлеск. На дворе постмодернизм: все возможно и
все необязательно.
Что будет дальше
Что дальше? Трудно сказать. Во-первых, у
нас сейчас информационный бум, и что отстоится,
что отсеется, вблизи неразличимо. Во-вторых,
книжная культура (по крайней мере в массовой
своей форме) уходит, и связь времен,
осуществляемая посредством колобков, Тараканища
и ослика Иа-Иа может прерваться. А может, и нет:
может, в запасе есть еще одно поколение.
Сегодняшним детям, хотя бы младшего
додиснеевского возраста, книжки читают. Они
вырастут, и в родительской растерянности
пробормочут засыпающим чадам: «Посадил дед
репку…»
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|