Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №44/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

Наталия Гилярова

Самосожжение

Аутодафе в Зверевском Центре Современного Искусства

Там 4 июня вечером в саду творилось недоброе. Начиналось как обычная литературная тусовка. Собрались эстеты и книгочеи, публика, причастная литературе более, чем тополиному пуху и летнему солнышку, которых и не замечали за разговорами о книгах. Свечерело, стало прохладно. Красивые, кудрявые красно-зеленоволосые литераторы сложили костер, а вместо дров использовали тоже книги. И грелись от этого огня. Оказалось, что люди, которые произрастают из книг, живут книгами и ради книг, смотрят на свет сквозь словесные заборы и щеколды букв, когда замерзают, жгут тоже книги.
Акция была заявлена как «Сожжение вредных книг». Хороших, а не плохих – и таким образом была провозглашена естественно-литературная брезгливость. Хороших, но принесших зло. В качестве преамбулы предложена история о том, как один наш современник возомнил себя Раскольниковым и задушил прекрасную девушку. Именно тогда устроитель акции, один яркий незаурядный музыкант, вспомнил об очистительной силе огня.
Предварительно для создания нужной атмосферы был зачитан устрашающий текст Крылова, его басня «Разбойник и сочинитель», в которой моралист проявил себя не слишком человеколюбивым: он выдумал поджаривать сочинителя на медленном огне целую вечность. Куда более гуманная современная литературная тусовка провозгласила сожжение всего одного реального экземпляра провинившейся книги ради очищения фигуральной книги от зла и успокоения совести ее автора или упокоения его души. Но очистительные процедуры чуть было не были сорваны из-за того, что добродушные книгочеи уже не помнили зла, причиненного книгами. За душой Достоевского была упокоена одна только душа педагога Спока, чьи воспитательные изыски способствовали нарушению пищеварения чьего-то ребенка.
Из-за нечеткости формулировки правил «игры в инквизицию» изначально произошел раскол смысла действия. Часть публики восприняли замысел акции как предложение поприкалываться над жалкими старыми брошюрами, набранными шедеврально безграмотным слогом. Во времена своей свежести презренные брошюры доводили нас до невеселой смеховой истерики. Их корявость оскорбляла, но, находясь под патронажем государства в статусе идеологических пособий, они не подлежали осмеянию. Они вселяли чувства бессилия и безнадежности, и мы их люто ненавидели. Но теперь жечь мертвечину неинтересно. То ли дело живые книги!
Так как после сожжения Достоевского и Спока общественное мнение совершенно успокоилось и как будто некого было уже призывать к ответу, тему расширили. Предложено было расквитаться с любой хорошей книгой, принесшей зло уже не обществу, а тебе лично. Было дано пояснение: растерзав свой собственный экземпляр книги, ты запрещаешь ее одному себе, но не другим. Освобождаешься от нежелательного влияния и растешь себе дальше, прорастаешь в другие книги, авось не такие вредные. После роли великого инквизитора ведущий взял на себя роль примерного еретика и собственными руками уничтожил будто бы развратившие его шесть томов Стивена Кинга. Если бы я поняла, каким образом Кинг развратил ведущего, я бы пояснила. Но признаюсь, я не смогла уяснить ни единого аргумента из всего последующего действия после простых и ярких примеров с задушенной девушкой и животом ребенка.
А новые геростраты приводили аргументы и старательно раздирали, жгли книги – Кастанеду, Ильина, Бродского, Буковского, Сорокина, Пелевина и других... Красивые крепкосплетенные экземпляры. Иногда и музыкант разбивает гитару, а то и пинает рояль. А рыбак переламывает о колено свою удочку. Впрочем, если быть точной – такого я не видала. Возможно, рыбаки никогда не ломают удочки. Но японцы колошматят чучела своих начальников. Художники швыряют в угол кисти и кромсают холсты. Гоголь отрекается от литературы и сжигает рукопись. С чувством неотвратимости последние уцелевшие представители Серебряного века, а вслед за ними блокадники в Ленинграде сжигали в буржуйках свои библиотеки, как мы знаем, чтобы согреться, потому что у них не было дров, потому что тогда ощетинились стропила мироздания, обнажилась лютая голая жизнь, тупой механизм зажевал магнитную ленту, только ради знаков и звуков которой сам создан и существует. Если бы у тех замерзающих литераторов были дрова, стали бы они жечь книги?
Безусловно, существуют люди, похожие на книжный грибок или книжных червей, порабощенные бумажным монстром. Им пристало попенять на судьбу и даже рассердиться на сгубивший их фантом. Но тусовочная публика была свежая, нарядная, неусталая, даже вдохновенная. Они потому и пришли в этот вечер в сад, разукрасив хайр в зеленый и красный, что им пока еще до умопомрачения нравится литература, нравится выбранное дело, нравится собственное призвание. Литературой они и вдохновлены. Для вскормленного бумагой молодняка книга – предмет завораживающий, вбирающий и несущий все смыслы мира, познаваемый и никогда до конца не познанный – священный. Всем им жаль сгоревшую Александрийскую библиотеку. Разодрать книгу на клочки, полить бензином и поджечь причастному литературе человеку невозможно, она для него – живая. Но в этот вечер книгочеи рвали и терзали книги как будто через силу, чувствуя их боль, из чувства долга. Бывает, кто-нибудь вообразит, что непременно должен причинить страдание другому ради некоего умозрительного блага, вооружится теорией и разбойничает с сознанием правоты. Так и эстеты в этот вечер предавались садомазохизму без страсти, без восторга. Покорно, как будто выполняя домашнее задание, они надругались над собой.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru