Что может быть современнее разговора о прошлом?

Историко-документальные произведения в журнальной периодике марта

“Чем дольше я живу, тем больше сознаю, что диалог – это не поиск истины, но форма самой истины», – пишет философ и культуролог Григорий Померанц в статье «По ту сторону своей идеи» («Дружба народов» № 3). Его размышления посвящены острейшей проблеме: что сегодня побеждает – этническое или вселенское, наднациональное? Возможно ли вообще глобальное единство культуры? Как оно мыслимо?
Без обращения к прошлому решение этой проблемы наметить невозможно.
Разговор с прошлым, о прошлом, диалог сегодняшнего дня с вчерашним занимает значительное место в мартовских номерах литературно-художественных журналов. Мемуарные, историко-документальные произведения представлены на страницах каждого.
В журнале «Иностранная литература» не могут не привлечь внимания фрагменты мемуарной книги легендарной и загадочной Лу Андреас-Саломе «Прожитое и пережитое. Воспоминания о некоторых фрагментах моей жизни». Интенсивнейшее интеллектуальное общение, творческий диалог связывали ее с крупнейшими умами эпохи, знаковыми фигурами столетия – Фридрихом Ницше, Райнером Мария Рильке, Зигмундом Фрейдом. Родившаяся в России и сознававшая себя русской, Лу Андреас-Саломе на рубеже ХIХ–ХХ веков дважды совместно с австрийским поэтом Рильке путешествовала по России, где встречалась со Львом Толстым. «Хотя мы не сразу наведались в Тулу, к Толстому, фигура писателя стала для нас как бы въездными воротами в Россию. Если раньше Достоевский раскрыл перед Райнером глубины русской души, то теперь именно Толстой, в силу мощи и проникновенности его таланта, воплощал в себе русского человека. Вторая встреча с Толстым в мае 1900 года состоялась уже не в его московском доме, а в имении Ясная Поляна. На сей раз самое сильное впечатление у нас осталось от короткой прогулки втроем. Наши глаза были прикованы только к великому писателю; каждое движение, поворот головы, малейшая заминка в быстрой ходьбе «говорили»: перед нами Толстой. Луга ранним летом были усеяны цветами. Глубоко врезалось в мою память то, как Толстой, не переставая живо и поучительно говорить, вдруг стремительно наклонился, раскрытой ладонью – так обычно ловят бабочек – схватил и сорвал пучок незабудок, крепко прижал их к лицу, точно собирался проглотить, и затем небрежно уронил на землю».
Генерал-адъютант, покоритель Карса, член Государственного совета, министр внутренних дел, изобретатель «диктатуры сердца» при Александре II перед самой его гибелью, граф Михаил Лорис-Меликов мемуаров не оставил. Историко-художественное исследование личности и деятельности этого незаурядного российского политика предприняли Михаил и Елена Холмогоровы в документальной повести «Белый ворон», которая и получила своеобразное жанровое обозначение «ненаписанные мемуары». В чем коренная ошибка политических преобразований в России? Почему наилучшие устремления приводят к трагедии? Вопросы, которые стоят перед героем ненаписанных мемуаров, остаются актуальными и сегодня. «Что он сделал не так? Он обращался к сведущим порядочным людям. Сведущие порядочные люди с разной степенью пылкости сочувствовали, одобряли все его действия и упрекали разве что в избыточной постепенности предпринятых мер. Знали б они, каково преодолевать инерцию императорской мысли, шепоты советчиков, интриги, косность, хищничество русских чиновников от переписчиков бумаг до генерал-губернатора! Но больших ошибок никто не усматривал. Ни великий сатирик Салтыков-Щедрин, ни земский деятель Кошелев, ни писатель Василий Немирович-Данченко, ни юрист Кони, ни доктор Белоголовый – ближайший друг последних лет. А в итоге – трагедия. Государь подписал приговор самому себе. И ладно одному себе – всему лучшему, чего достигла Россия в его царствование, надеждам общества на грядущие перемены».
В статье Александра Кушнера «С Гомером долго ты беседовал один...» («Звезда» № 3) гармонично соединились филолого-поэтические размышления над строками гомеровских поэм с трагической памятью детства. Автор замечает, что недаром огромный труд по переводу «Илиады» Гнедич предпринял после триумфальных побед русского оружия в 1812–1814 годах. И его собственное знакомство с великим эпосом волею судеб пришлось на послевоенные годы: «Вспоминаю свое детство, год 1946, 1947-й... Отец, вернувшийся с фронта, видя мою любовь к стихам и первые пробы пера, решил поддержать этот интерес – стал читать мне на ночь Пушкина, Лермонтова, Жуковского – в том числе и перевод «Одиссеи». Тогда же в букинистическом магазине он купил «Илиаду». Их и надо читать в детстве: у взрослого человека нет ни простодушия, ни детского непонимания, которое, по-видимому, играет положительную роль: мерное течение стиховой речи завораживает, темные места волнуют (для ребенка и сама жизнь наполовину темна и непонятна), – впечатления остаются на всю жизнь и кое-что перестраивается в сознании. Я благодарен отцу за это чтение вслух; он, отсутствовавший дома четыре страшных года, вернувшийся живым в родную Итаку, наверное, казался мне похожим на Одиссея. Сейчас, когда я думаю о своем поколении, о тех, чье детство совпало с войной, мне понятна причина талантливости многих, понятно, почему оставлен ими в нашей культуре неизгладимый след: ребенок, знающий о смерти в пять лет, созревает скорей – он посвящен в трагическую сторону жизни. Зашел на ее страшную половину намного раньше тех, чье детство пришлось на другие, более благополучные времена».
Журнал «Знамя» публикует неоконченную книгу Александра Кондратовича «Нас волокло время». Это горькое подведение итогов, анализ жизни, пронизанной осторожничаньем, вынужденными компромиссами, двоедушием. От собственного суда автор прячет себя в «микрородине памяти»: «Самое первое мое воспоминание, пожалуй, самое счастливое за всю жизнь. Было мне тогда, должно быть, года полтора. Я шел с отцом и матерью. И мы оказались в лесу. Но под деревьями еще стоял маленький и сказочный лес? Узорчато-красивые листья поднимались прямо из земли и были даже выше меня. Я задохнулся от счастья. Много позже я узнал, что стоял рядом с папоротниками, и с тех пор испытываю к ним особую нежность. Есть большая, малая родины, но я испытываю к ним сложные и неоднозначные чувства. Но есть еще, по-видимому, микрородина, родина памяти, родина сознания, когда ты впервые почувствовал, что ты есть на свете. Не знаю, как у других, но для меня дороже этой родины ничего нет и не будет».

Елена ИВАНИЦКАЯ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"