Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №84/2000

Вторая тетрадь. Школьное дело

Мария Амфилохиева

Парадокс “человека с молоточком”

Многомерный мир на бумажной странице –
откроется ли он по нашему первому требованию?

Выпускники 2001 года – славные ребята. Взрослые, умные... Читают маловато, но это в наше время уже становится нормой. Читательство – не образ жизни большинства россиян, а нечасто встречающееся хобби. Жизнь, наверное, стала менее надуманной, более реальной, “достает” больше – не до книг. На уроках литературы слушают с интересом – и то хорошо.
Сегодня “подаю на стол” Бунина, “Господин из Сан-Франциско”. Прочитали дома не все, а те, кто прочел, недоумевают: что такого в этом рассказе? Сюжета нет совсем. Скука.
Соглашаюсь. Сюжет (фабула, точнее) беден. Пожилой американец с семьей отправляется в путешествие, но в самом его начале неожиданно умирает – и его тело отправляют обратно в Новый Свет. Все. В две строчки укладывается. О чем же 20 страниц написано?
Начинаем читать вслух. Лица оживляются. (Великая вещь – выразительное чтение!) Оценили иронию Бунина, обратили внимание на контраст тонкого слоя палубно-каютного, притворного, бездумно-праздного существования и жутких бездн под ним: железного адища механизмов и огненных топок в трюме и грозной стихии холодных, вечных вьюг и бурных волн океана. Поговорили о том, что страшные, могучие стихийные силы в любой момент могут прорвать непрочную завесу нежелания знать и думать о них. В рассказе прорвавшиеся на миг стихии уносят только одну жизнь – безымянного господина (смерть – тоже природная сила, стихия). Но недаром корабль называется “Атлантида”...
Почувствовали всю хрупкость иллюзорного уюта пассажиров, ужаснулись на миг... и вдруг – поднятая над партой рука и вопрос: “Зачем?”
Зачем Бунин напоминает о смерти? Зачем обвиняет людей, оставшихся к ней равнодушными? А что, собственно говоря, должны были делать пассажиры? Плакать всем пароходом? Люди счастливы, спокойны, они отдыхают... Так почему непременно им нужно думать о хрупкости благополучия, о гибели? Невозможно жить, все время думая о смерти, о том, что живешь как-то не так. Бунин напоминает о грехах? А сам? Не грешил? Не забывался? Не жил праздно в какие-то периоды времени? Какое вообще он имеет право судить? Почему, наконец, мы должны считать бесполезной и пустой жизнь господина из Сан-Франциско? Он, между прочим, нажив состояние, дочь обеспечил до конца дней. Была у него цель – и он ее достиг.
Что ответить на это? Вспомнить слова Антона Павловича Чехова о человеке с молоточком, который должен стоять за дверью у каждого счастливого человека?
Мой оппонент улыбается снисходительно: цитату помним, но – зачем? Кому он нужен, этот молоточек? Разве что тому, кто стучит...
Это уже позиция. Да, при таком взгляде на жизнь становится ясно, почему “серьезных читателей” мало. Ведь наша классическая литература издавна взяла на себя роль “человека с молоточком”...
А может, все правильно? Жизнь и так бурна, нестабильна, даже опасна – а тут еще спать не дают спокойно: молоточек-то стучит... Действительно, зачем? Негуманно как-то, Иван Алексеевич! Нетактично, Антон Павлович! Да и я, наверное, просто отравлена долгим общением с классикой, если у меня сомнений в необходимости будить спящих не возникало. Казалось, как же иначе?
И вдруг в самом рассказе мы находим нечто, подводящее итог спору. Бунин сам дает нам понять, что каждый живет в таком мире, каким его себе представляет.
Скучающие путешественники видели в Италии “облачное, мало обещающее небо”, “мертвенно-чистые, ровно, приятно, но скучно освещенные” музеи, “холодные, пахнущие воском церкви, скользкие гробовые плиты”. Италия останется для них такой. В ее пейзажах, как в зеркале, они увидели отражение собственной души. Зато для двух горцев с волынкой Италия “радостная, прекрасная, солнечная, в сиянии утренних паров и лазурном тумане гор”. Наивные, смиренно-радостные хвалы – песни – отражение их видения мира. Тоже, наверное, ограниченного, хотя и более привлекательного.
Сам Бунин с зоркостью писателя видит больше, многограннее. Ему не чужд и мир отдыхающих бездельников, и мир бродяг-волынщиков. Ему внятен адский, душный мир недр парохода, он провидит космические бездны океанов и вьюг – мир стихий, в котором все наши, человеческие, миры качает, как утлые щепки в шторм.
Если кто-то не хочет замечать этого многообразия миров, если кто-то считает, что видеть мир многомерным – пустые хлопоты, напрасное беспокойство, значит, так ему лучше. Это его право. Но зачем добровольно закрывать глаза? Зачем завешивать окно ставнями и глядеть в узкую щелку, видя мир в одной лишь его плоскости, пусть даже нарядной и приятной? И не слишком ли жутко станет, если ставни вдруг сорвет ветром?



Рейтинг@Mail.ru