Елена Невежина:
Поколение тридцатилетних... Пока о нас трудно
сказать что-то более определенное
– Вы все время ставите западную драматургию ХХ
века: “Идея господина Дома” Кроммелинка, “Жак и
его господин” Кундеры, “Загадочные вариации”,
“Слуги и снег” Мердок, “Контрабас” Зюскинда…
Это случайность, стечение обстоятельств?
– В Риге я ставила Мюссе, в Омске – современного
русского автора Петра Гладилина (“Любовь как
милитаризм”), поэтому список уже несколько
разбавлен, но все равно в основном я ставлю
именно западный ХХ век. Я в принципе люблю
западную литературу. По отношению к русскому
театру в ней есть налет сказочности: реалии жизни
знакомы нам меньше, чем в русской драматургии,
поэтому в том, что касается смысла, сути
произведений, многое у западных авторов
представляется в чистом виде. Тем более что я не
ставлю бытовые пьесы. Я люблю нехоженые тропы, а
западную драматургию ХХ века у нас мало ставили,
возможно, еще и поэтому сложилось целое
направление моего творчества (смеется).
– Есть ли в том, как вы ставите, отголоски или
прямые приемы вашего учителя Петра Фоменко?
– Нет. Сознательно я ничего не отслеживаю. Я
думаю, что если что-то проникает, то
бессознательно. Когда смотришь свой уже
сделанный спектакль, вдруг замечаешь вещи, в той
или иной степени похожие на фоменковские. Но
когда репетируешь, их не видишь. Это, наверное,
как с родителями: специально им не подражаешь, но
в чем-то все равно очень похож. С нашего курса
только у Марины Глуховской, чей спектакль
привозили на “Золотую маску”, получается быть
верной последовательницей Петра Наумовича – в
приемах, в манере…
– По году рождения вы близки со многими актерами,
которые уже достаточно внятно и ярко заявили о
себе: естественно, “фоменки” – и те, кто остался
в “Мастерской”, и те, кто решил самостоятельно
выстраивать свою карьеру; ученики других
мастеров Е.Миронов (он чуть старше), С.Безруков (он
чуть младше), Ч.Хаматова, В.Шамиров… Вы
воспринимаете их как людей одного с собой
поколения?
– Пока очень сложно определить наше поколение.
Нет четких точек совпадений. Пока мы лишь
поколение тридцатилетних, которое еще не выявило
только нам принадлежащих черт. У нас не у каждого
было резкое и внятное вхождение в профессию. В
сущности, отбросив ложную скромность, можно
сказать, что из режиссеров определенно и четко с
первого же спектакля вошли в профессию только
Витя Шамиров и я. Сложно определить наше
поколение еще и потому, что у всех очень разные
возможности. Позже, когда мы подойдем к сорока
годам, что-то будет определеннее. Тогда и можно
будет об этом говорить.
Я думаю, что мы все попали на то время, когда
должно было появиться новое поколение. Наши
старшие коллеги – это те, кому 44–50 лет. Перед
ними – те, кому 60 и больше. Такое ощущение, что
выброс новых людей в профессию происходит
примерно раз в десять лет. Под эту волну мы и
попали. Я думаю, что за нами еще будут появляться
люди, с которыми мы лет через десять и составим
одно поколение.
– Что дало вам общение с Константином Райкиным?
– Смотря на него, я чувствую вечный укор, потому
что он – и это не новость – обладает безумной
работоспособностью. Я так никогда не работала и,
боюсь, никогда не смогу. Кроме того, он не боится
рисковать, приглашая людей неизвестных. Так, он
позвал меня, когда я только окончила ГИТИС. Я это
очень ценю.
– Райкин говорил в своих интервью, что актер
должен быть абсолютно послушен воле режиссера.
Репетируя с вами “Контрабас” Патрика Зюскинда,
он придерживался этого правила?
– Поскольку “Контрабас” – моноспектакль, это
немного другой вариант. Мне кажется, что вообще
моноспектакль невозможен без принципа
актерского авторства, без партнерства режиссера
и актера, потому что когда актер один на сцене, то
прежде всего ему должно быть удобно, внятно и
интересно. Кроме того, пьесу выбрала не я, а
Райкин. Поэтому степень актерского авторства в
этом спектакле более высока, чем в других его
ролях и других моих работах.
– “Контрабас” – уже третья ваша постановка в
“Сатириконе”. Как долго вы собираетесь
сотрудничать с этим театром?
– Не знаю, не задумывалась. Этот театр все время
открыт экспериментам, художественному
руководителю очень интересно кого-то искать,
звать сюда, пробовать что-то неизведанное…
Поэтому здесь невозможна ситуация, когда есть
только один режиссер и он постоянно ставит
спектакли. Меня устраивало бы, если бы я могла раз
в два года, раз в год приходить сюда на
постановки. Я привязываюсь к местам, где работаю,
к людям. Все становится тебе небезразлично,
начинаешь чувствовать все своим… Я буду рада,
если меня позовут сюда еще раз. Ну а если не
позовут, так не позовут. Я не строю далеко идущих
стратегических планов.
– Очень часто Райкина упрекают в том, что в его
театре есть один актер – он сам, а все остальные
– “подтанцовка”. На мой взгляд, это не так. А как
бы вы оценили эту труппу?
– Здесь есть яркие, неожиданные актеры,
настоящие профессионалы, так что этот упрек
Райкину неправомерен. Проблема труппы, мне
кажется, в том, что она неравномерна в смысле
возраста. Райкин – самый старший в труппе, что
само по себе странно: ему всего 50 лет. Следующее
за ним поколение – поколение сорокалетних –
очень немногочисленно, и, естественно, эти
артисты играют из спектакля в спектакль. Дальше
идет огромный разрыв, и – молодежь. Эти
возрастные разрывы тяжеловаты. Например, сейчас
уходит Олег Ханов, и ему чрезвычайно сложно найти
замену просто потому, что артистов его возраста
практически нет. Постепенно складывается
большой перекос в сторону молодежи. У ребят очень
по-разному складывается профессиональная жизнь:
кто-то уже завоевал известность, кого-то совсем
не знают. Это связано и с тем, что “Сатирикон”
выпускает максимум два спектакля в сезон на
большой сцене (это мало), и с тем, что молодых
актеров уже сейчас много и всех занять просто
невозможно. В этом существенная проблема труппы.
– “Жак и его господин” – ваш первый спектакль
на профессиональной сцене – получил целых
четыре премии. Театральные премии в принципе
меняют вашу самооценку?
– Самооценку не меняют. Просто приятно, особенно
когда премия денежная. Мне повезло: я получила
целых две денежные премии за “Жака”. С премиями
иногда странно получается: мне, например, очень
грустно, что у людей, получивших национальную (!)
театральную премию “Золотая маска”, ничего не
меняется в судьбе. А должно бы меняться.
– Ваши спектакли мало что рассказывают о вас
лично. Непонятно, какая вы. Это специально?
– Нет. Наверное, я сама такая – растворяющаяся во
времени и в пространстве. Я не хочу рассказывать
всему миру, какая я. Не умею выстраивать имидж и
никогда не задавалась этой целью. У меня бы
смелости не хватило выдавать себя за кого-то
другого.
– Что вы собираетесь ставить после
“Контрабаса”?
– У меня есть несколько предложений, но ни одно
не доведено до решающей стадии, так что пока не
могу сказать ничего конкретного.
– Вы боитесь остаться на какое-то время без
работы?
– Да. Я еще не чувствую себя достаточно уверенно
в режиссуре, чтобы исчезнуть из профессии на
какое-то время. Хотя на самом деле я бы с
удовольствием сделала это.
– Вы могли бы заняться чем-нибудь другим, кроме
режиссуры?
– Думаю, да. Но когда представляю, что нужно опять
начать все с нуля, это пугает. У меня была такая
ситуация в университете. Я занималась историей и
поняла, что все надо менять в своей жизни: ушла в
ГИТИС. Сейчас я снова подошла к той черте, когда
что-то стало более или менее понятно в профессии.
Но теперь начать что-то с нуля не смогла бы.
Записала Катерина АНТОНОВА
|