Кто же из нас настоящий почемучка?

Была, кажется, на телевидении передача для детей под названием “Клуб почемучек”. Ее содержание определялось простым предположением: маленький человек – это человек, вообще говоря, незнающий, непросвещенный, то есть человек, задающий много вопросов. Почему? Зачем? Откуда? Что такое? И так далее. Глупый малыш задает свои забавные вопросы, а умный взрослый толково ему отвечает. Малыш сияет. Все довольны.
Тут я, похоже, пережимаю в иронии, хотя и общепринятая иерархия – дети (чистый лист бумаги) и взрослые (пишущие на этом листе достойные письмена) – вовсе не представляется мне очевидной. Как бы то ни было, познавательная ценность той давней передачи была несомненной. Но сейчас я о другом.

В последнее время все чаще думаю: странно, что никому не пришло в голову организовать телевизионный “Клуб почемучек” для взрослых. Для родителей. В той же легкой, ненавязчивой стилистике. С заботой о тех, кто задает вопросы, а не о тех, кто призван на них ответить. Какие-то педагогические телештудии мне припоминаются, но они напрочь испорчены академизмом, псевдонаучностью. Наука о детях по большому счету фантастична, практика расходится с теорией. Да что там говорить, они часто попросту не встречаются. Разные задачи (даже уточнять эту разницу не хочу), разная терминология, все разное. Если измученный вопросами папа (или мама) придет в Ленинскую библиотеку и начнет читать всю подряд педагогическую литературу, то ничего, кроме еще большего отчаяния, это ему не даст. Сам пробовал, надолго меня не хватило.
А вопросов между тем тьма. Дети – они, конечно, почемучки, но мы, родители, гораздо почемучистей. К тому же разное качество – на все их детские “почему” мы можем, не особенно долго думая, дать более или менее удовлетворительные “потому”, а наши тихие, почти безмолвные “почему” в безмолвии же и повисают. Идем по минному полю без миноискателя, надеясь на авось. Авось прорвемся, авось не рванет.
Самое любопытное, что от количества детей в семье тут мало что зависит, хотя иногда и приходится слышать обратное: второго ребенка “воспитывать” легче. Тем более третьего, четвертого… Это, я думаю, от самовнушения. Практическая педагогика (в широком смысле) не арифметика, тут дважды два может оказаться равно пяти. А может и нулю. Со вторым ребенком легче в техническом плане, в плане бытового, так сказать, обихаживания, но к собственно воспитанию это не имеет ни малейшего отношения. Всякий новый человек – новый небывалый мир, новая задача. Приемы, найденные при решении задачи предыдущей, здесь не работают. Всякий раз нужно снова пускаться в свободное плавание – новые Америки открывать.
Вступление к моим заметкам, кажется, затягивается. Но и наблюдений (а еще точнее – недоумений) за последние два-три месяца накопилось такое количество, что за один раз с ними и не управиться. По-моему, я затеваю некий сериал...
А все началось с того, что мой сын на восьмом году своей жизни стал как-то массированно огорчать меня. Всякое бывало и раньше, но случалось эпизодически и сходило ему с рук под грифом детской непосредственности. Естественный человек, что же с него возьмешь. Сначала делает, потом думает. Если думает вообще. К тому же все зигзаги его поведения я отчетливо до поры до времени понимал. Этим летом Мишку я почти перестал понимать. Вопрос “почему?” стал для меня привычным, как дневная одежда. И непосильным.
Мишка принялся активно, последовательно и сознательно противиться исполнять некоторые общепринятые вещи. Он оказался лжецом. Злюкой. Психом. Скандалистом. Жадиной. Равнодушным к близким человеком. Лентяем. Он стал вести себя, что ли, неадекватно. Раньше все его реакции были более или менее ожидаемыми и соответствовали тому, как, по моим представлениям, должен реагировать на то или иное событие нормальный ребенок. Теперь все изменилось.
Я намеренно фиксируюсь на негативе, лепя его как бы в такой концентрат, от которого мурашки бегут по коже. В действительности, разумеется, не было особенных трагедий, Мишка оставался довольно-таки симпатичным мальчишкой, но неприятные мелочи тем не менее неумолимо накапливались, выстраиваясь в уже несомненную удручающую систему. Случались и просто вещи вопиющие. В таких ситуациях мой отец всегда прибегал к педагогике ремня, но мой отец был работягой, “академиев не кончал”, в Ленинке штанов не просиживал. И я отчетливо помню, сколь мучительно изживал комплексы, виной которым была эта самая педагогика ремня. Чего греха таить, и у меня нередко предательски чешутся руки, но, слава Богу, от поступка, за который потом будет стыдно, удерживаюсь.
Вот пример – не из вопиющих, впрочем: “вопиющие” оставлю для нашего с сыном внутреннего пользования. Целый год мы мечтали с ним поехать на Алтай. В результате пребывание на Алтае вылилось в некоторых точках в сущий кошмар. Миша любит путешествовать, да. Но, как выяснилось, он любит путешествовать на автомобиле, на поезде, на самолете. С комфортом. А где потребовались некоторые усилия, тут же возник жестокий и сварливый отпор.
В один из дней мы отправились искать каскад водопадов, о которых слышали нечто восторженное. Наш вездеход выбился из сил у начала совершенно непролазного ущелья. Далее следовало пробираться километров десять по пунктирной, то и дело обрывающейся тропе с двенадцатью или тринадцатью бродами через ледяную горную реку (броды эти, правда, Мишка преодолевал верхом на мне).
Конечно, многовато для семилетнего мальчишки. Но не смертельно. В Мишкины годы я осиливал и побольше, сутками лазая с отцом по непроходимой тайге. Это были самые счастливые дни. Не умом, конечно, а всем своим детским сердцем я понимал тогда, что созерцание истинной красоты, рядом с которой перестаешь понимать, кто ты такой, что такое время, что такое пространство и так далее, даруется лишь после немалого усилия; без усилий же, в комфорте, ты можешь добраться лишь до некоего эрзаца красоты, то есть достоин только обмана. Мишка же по поводу этих усилий устроил форменную склоку – до красоты ли нам было? Я понимаю, что сравнивать своего ребенка с собой-ребенком некорректно, неумно, и все-таки отчего мой сын оказался столь вредным, столь немужественным и столь нелюбопытным?
Мишка пинал камни, в злобе ломал ветки, кричал, что этот Алтай давно надо взорвать, подложив под него хорошенькую бомбу. Под горячую руку досталось и прошлогоднему Черному морю, которое, по его мысли, тоже надо взорвать (а на море между тем он был абсолютно счастлив), и даже нашему родному дому.
До двух водопадов мы все-таки поднялись, но они (и даже второй – изумительный, двадцатиметровый) не произвели на Мишку никакого впечатления: выпросив у меня зажигалку, он принялся разжигать свои вечные костры. А к третьему – 75-метровому – я отказался идти сам, предполагая, какую бурю ненависти вызвало бы это у моего сына. Я сидел на замшелом валуне, на меня летела водяная пыль, в облаках которой сверкала радуга, я недоумевал: ну почему Мишка такой?
Одна из чаш предполагаемых весов ощутимо потянула вниз, пора что-нибудь бросить и на другую. В моих отношениях с сыном этим летом были и нечаянные радости. Но тут я ставлю многоточие... До следующей серии.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"