Какие расстояния, какие разлуки!
Дальние перелеты как осенний сериал
Однажды, давным-давно ехал на поезде, и на
полустанке села бодрая пожилая баба с мужем,
спокойным и малоразговорчивым мужиком. Она тут
же прижалась к окну со словами: “Хочу посмотреть,
как Джек домой пойдет” – и кивнула на
пошатывающегося и разевающего рот мужика в
растопыренной ушанке: “О, Рябина Кудрявая
пошел!” Так, прилипнув к стеклу, она и проехала
все четыре часа, без остановки комментируя
виденное: смотри, здесь-то сено уже вывозят, а
тут-то – тракторов сколько неотремонтированных
стоит, а здесь-то озеро промыло, а там-то –
сколько-то рыбаков...
Сколько раз довелось мне летать на самолете над
Россией, одному Богу известно! И сколько раз
портовский техник в унтах и грязном комбинезоне
проверял на конденсат ледяной прозрачный
керосин, сдаивая его из плоскостей в стеклянную
банку с проволочной ручкой! И сколько раз
вспоминал я эту веселую и неугомонную бабу с ее
пытливостью и знанием жизни в каждом закоулке
нашей страны! И так же мне мешало теперь это
знание спокойно лететь, потому что, тоже
хлебнувший жизни, представлял и я, над сколькими
местностями пролетаю и сколько существует в них
способов установки сетей или укладки зародов,
знал, какие разные ручки у литовок в разных
районах и как называют в разных краях одни и те же
части изб. И не укладывалось в бессонной,
измученной таким стремительным
перерабатыванием расстояния голове все это
многообразие жизни. И все думалось: Господи,
какие расстояния, какие разлуки!
...А разлуки последнее время как-то навалились.
Неделю назад нескладно уехала Верка, младшая и
непутевая дочка моей соседки-бабки. Все ее
подружки были замужем в городах, и дружила она от
нечего делать с некими Вежливыми. Была в поселке
такая пара Вежливых, прозванных так за то, что
они, напившись, с небывалым пылом ругались. С
Танькой Вежливой они все ходили в клуб и,
собираясь на очередные танцы, тоже ругались, и из
окна раздавались визгливые крики: “Ты на хрена
мои духи взяла?!” или “Вот дверь, собачонка!”
Оставалась, правда, одна Веркина одноклассница,
Глашка – невзрачная, птичьей худобы девица,
которую никто особо и не видел в деревне, она
почти не вылезала из дому. Но и она уехала в город,
долго не появлялась, а приехав, вела себя так,
будто была теперь генеральным директором по
меньшей мере модельного агентства. Она сменила
все вплоть до имени – звали ее теперь Кристиной.
Она пробиралась по раскисшему поселку, по-птичьи
прыгая по разбитой тракторами осенней дороге, в
черной шляпе с большими полями, в каких-то
черно-тюлевых юбках и кительке, в туфлях на
каблуках, тощая, с полностью закрашенным, как
известкой, лицом, на губах выпукло лежала помада,
а на ресницах – тушь крупной крошкой.
Частенько вслед за ней прыгал еще один гость
поселка – отец Стефаний, католический священник,
приехавший откуда-то с Запада и все собиравшийся
построить в Н-м католический храм. Благообразный,
с белой квадратной бородкой и сумкой через плечо,
с обезьяньей ловкостью преодолевал он серию луж
и, подбираясь к последней, самой большой и
непреодолимой, вопрошал с сильным акцентом: “Где
перейти это болёто?” И бежал в клуб на проповедь,
созывая ребятишек: “Будем играть валибол,
ляпта”. Он все собирался стоить церковь, но никто
из нормальных людей, кроме самых отборных
бухарей, готовых на любые работы ради выпивки, не
отзывался на его призыв, и даже местные литовцы
скептически относились к идее разводить здесь
католицизм. В результате водился он с самыми
бичами и опойками, и главная дружба, завязавшаяся
у него как раз с этими Вежливыми, привела к тому,
что они решили под его руководством венчаться.
Храм строить не удавалось, старичок нашел
какую-то халупу и как-то ночью провалился рядом с
ней в старый погреб, откуда его вытащила
возвращавшаяся с гулянки Верка.
У Верки было много ухажеров, и всех она
бестолково растеряла, ненадолго вышла замуж в
одном городке; приехав как-то под осень, в
темно-сером длинном плаще солидно сходила по
трапу, а сзади скромно ступал паренек с коляской
и чемоданом. Через день, правда, она уже носилась
по гостям в родной фуфайке.
В поселке Верку на работу не брали, а надо было
кормиться и кормить сына Ромку, и она уезжала в
Подтесово, где ее подруга училась на курсах
судовых поварих. У бабки гостил племянник Михаил
из Магаданской области, и оба уезжали на одном
теплоходе. Бабка плакала, было ясно, что с
Михаилом они больше не увидятся, а Верка весь
день была необычно возбуждена, я даже подумал,
что она пьяная. К теплоходу Верка вышла до
неузнаваемости накрашенная, с опасно пышной
копной белых волос, в каком-то лимонном наряде и
красных лакированных туфлях. Я обнял ее, и она
неожиданно порывисто прижалась: “Ты уж береги
бабушку и Ромку!” Ромка тем временем дурацки
хохотал и скакал, держась за бабку, а когда убрали
трап и ревущая Верка с Михаилом стояли на второй
палубе, вдруг в голос заплакала Ромкина
двоюродная сестренка Машка: “Тетю Веру жалко!”
Летел я однажды с пересадками и каждый раз, глядя
на волнистое облачное поле за окном, все
вспоминал этого несуразного священника, Верку,
уехавшую искать счастья без родного сына, и
племянника Михаила, который никогда не увидит
свою старую тетку – слишком дорогая дорога.
Слишком далеко друг от друга они живут. И есть в
этой дальности что-то непреодолимое и такое
вязкое, что, бывает, почти невыносимо решиться
преодолеть эту неподъемную плоть расстояния.
Потому что для видавшего виды человека все оно
пропитано воспоминаниями о счастливых и
несчастливых годах, проведенных в том или ином
месте, об умерших родных и товарищах, живших в
разных городах и деревнях, и, проплывая под тобой,
этот город каждый раз тревожит было зажившую
душу.
В очередном самолете моим попутчиком оказался
парень, долгое время гонявший машины из
Владивостока в Красноярск, Новосибирск и
Барнаул. Мы подробно обсуждали достоинства и
недостатки отдельных марок, сойдясь на том, что
обоим нравятся большие заднеприводные “седаны”
вроде “крауна”. Попутчик, как водится, вскоре
заснул, а я вспоминал автомобильный рынок во
Владивостоке – как по ледяному бугру взмывал на
дизельном “пикапе” продутый ветрами парнишка,
скрежеща шипами и высекая ледяную пыль, и думал о
японских машинах с правым, неправильным, рулем и
о том, что в жизни на Востоке есть какая-то горечь
и гордость от этой неправильности.
А в кармане переднего сиденья лежал рекламный
проспект авиакомпании со схемой авиалиний,
нанесенных на карту России. Я взглянул на эту
карту – как же ее бедную дерет! Рули и те с разной
стороны – на западе слева, на востоке справа, и
все в свою сторону тянут.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|