В опустевшем дворе
Волшебная лира для мальчика в
брезентовых башмаках
Я не верю в опустевший двор.
Я играю с вами до сих пор…
Валентин Берестов
С Валентином Дмитриевичем мы познакомились во
дворе у Чуковского. Четыре года назад в
Переделкине открывали музей Корнея Ивановича, и
около дачи Чуковского собрались гости. Даже один
министр приехал.
Знаменитые поэты читали свои стихи о Чуковском.
Детям было жарко и скучно. Как это бывает на
взрослых праздниках, дети оказались лишними.
Но тут появился Валентин Дмитриевич и повел
детей в лес, на поляну, где когда-то, в 60-е годы,
Чуковский устраивал свои знаменитые костры. Мы с
дочкой шли под соснами за светло-серой курткой
Берестова, и над нами упоительно пели птицы.
Остался его автограф на книжке: “…в чудесный
день в доме Чуковского на добрую память от
автора. В.Берестов. 3 июня 1996 года. Дети пляшут, и
поют соловьи”.
Тогда я еще не читал автобиографической прозы
Берестова, и последняя фраза о том, что “дети
пляшут, и поют соловьи”, показалась мне лишь
радостным моментальным снимком с натуры. А для
Валентина Дмитриевича в этом был, как я сейчас
понимаю, образ рая, утвердившийся в его сознании
еще с отрочества, с дней эвакуации в Ташкент. Там
он часто засыпал и просыпался под пение соловьев,
там однажды вместе с Анной Андреевной Ахматовой
слушал по радио концерт узбекской певицы Халимы
Насыровой. Ахматова после этого сказала:
“Казалось, что на сорок минут был включен рай…”
И написала позднее: “Халимы соловьиное пенье…”
Там же, в Ташкенте, Валя Берестов переводил “Оду
к соловью” Джона Китса.
Так что с соловьями у Валентина Дмитриевича
были особенные отношения. И вообще с птицами.
Однажды он сам удивился: “Сколько ж я написал
стихов о птицах!” В его стихах остались жить
скворцы и грачи, дикий голубь и серая горлица,
пестрый дятел и сорока, сова и аист… “Лучшая
одежда – это крылья…”
* * *
И не заметил сам, как налегке
В родном я очутился городке,
И вспомнил то, что детство обещало,
И взял перо, и начал жить сначала…
Сколько удивительных поэтов дали России
маленькие провинциальные города! Имена этих
поэтов всем известны, а их родина так и осталась в
тени. Всем знакомо имя Алексея Фатьянова, а кто
помнит, что он родился в Вязниках? Многие любят
стихи Владимира Соколова, но почти никто не
знает, что поэт появился на свет в древнем
Лихославле. Николая Рубцова теперь учат в школе,
но кто слыхал про Емецк, где родился будущий
автор “Тихой моей родины…”.
Так и с Берестовым. Только собираясь писать о
Валентине Дмитриевиче, я впервые узнал, что есть
в Калужской области городок с несколько
скуповатым на слух, но крепким названием Мещовск.
Здесь в церкви Петра и Павла младенца Валентина
крестил отец Иоанн.
Отчего-то мне сейчас очень важно знать, помнят
ли о Берестовых в Мещовске? Об отце поэта, учителе
истории Дмитрии Матвеевиче Берестове? О
Валентине Дмитриевиче? О его маме Зинаиде
Федоровне Телегиной?..
Быть может, фантазирую я, там улицу назвали
именем Дмитрия Берестова, а детской библиотеке
дали имя Валентина Берестова?
Имя твое на снегу написал.
Стою и любуюсь им…
Кстати, в читальню Валя ходил с пяти лет, просил
“Мурзилку”, декламировал вслух, не в силах
удержаться от восторга, и тогда библиотекарь
выпроваживала маленького читателя вместе с
“Мурзилкой” на крыльцо, чтобы он никому не
мешал.
Рядом, в деревне, жили бабушки. Мальчик был
укрыт от невзгод сказками бабы Кати, молитвами
бабы Саши, колыбельными песнями отца, который
имел дивный голос и абсолютный слух. А мама
читала ему перед сном стихи Фета. Так доброта и
поэзия были вручены малышу на заре жизни.
Прабабушка Александра Герасимовна звала Валю
Драгоцунчиком. Ослепнув, она воспринимала
правнука как дар Божий.
Весной девяносто первого года Валентину
Дмитриевичу случилось побывать в Иерусалиме. “В
храме Гроба Господня я думал о своих бабушках…”
Берестов почти никогда не писал стихи
специально для детей и не собирался быть детским
поэтом. Но его поэтический мир, сотканный из
лучей света, щелочек между половицами, паутинок и
травы, оказался понятен лишь детям. Можно
сказать, что дети спасли Берестова для русской
поэзии.
Маленький, иду по городку.
Пятками босыми пыль толку.
Я великой страстью обуян:
Я люблю трудящихся всех стран…
Завтра была война. Отец ушел на фронт.
Так в одночасье кончилось детство детского
поэта.
* * *
…А в булочной – дух каравая.
А в детстве – война мировая.
Так пой же о сладости мира
Волшебная хлебная лира!
Волна эвакуации забросила Берестовых в
Ташкент. Мама устроилась работать на фабрику
Гознака и получила комнату в глинобитном домике
на окраине. В углу комнаты была брошенная нора
какого-то зверя, и там Валя сделал тайник для
своих первых рукописей. Он запоем писал стихи о
подвигах древних славян, о смысле жизни, о войне.
“За четыре месяца 1942 года я из мальчишки
превратился в маленького старика…” У него резко
ухудшилось зрение, но негде было взять очки, и он
ходил, как в тумане, шаркая башмаками из брезента.
В очереди за хлебом упал в голодный обморок.
Беспрестанно болел. Но в эти же дни и месяцы,
отнимая телесное, судьба торопилась проявить
щедрость духовную и дарила подростку одну
невероятную встречу за другой. У Вали вдруг
появились такие друзья, опекуны и благодетели, о
которых он и мечтать не смел.
Май 42-го. Корней Иванович Чуковский позднее
вспоминал: “В Ташкенте под весенним дождем я
познакомился с исхудалым и болезненным
мальчиком, который протянул мне тетрадку своих
полудетских стихов…”
Чуковский тут же понял, что юного поэта, прежде
чем наставлять, надо спасать. Взяв в союзники
Алексея Толстого, добился для Вали путевки в
санаторий. Во Дворце пионеров попросил, чтобы
Валю взяли в литературный кружок. Отдал его стихи
на радио, и уже через несколько дней Валя
проснулся знаменитым на весь Ташкент. Научил
печатать на своей машинке “Ремингтон”. Оформил
пропуск в фундаментальную университетскую
библиотеку. Написал ходатайство в Комиссию
помощи эвакуированным детям: “Этот 14-летний
хилый подросток обладает талантом огромного
диапазона… Его стихи классичны в лучшем смысле
этого слова… Его нравственный облик внушает
уважение всем, кто соприкасается с ним”.
Наверное, такие поступки и называются забытым
словом “великодушие”.
Позднее, перед отъездом из Ташкента, сотрудницы
комиссии подарили Вале листки плотной серой
бумаги с ходатайством Чуковского. Мальчик был
потрясен выданным ему авансом. Валентин
Дмитриевич вспоминал: “Чтобы серые листочки с
ослепительным отзывом обо мне не рвали мне душу и
не были вечным укором, я отдал их маме в Калугу, и
они хранились у нее в комоде до самой ее
кончины”.
Валентин Дмитриевич вспоминал о Чуковском: “Он
не только спас мне жизнь, но и направил ее”.
Воспоминания Берестова о Чуковском – пожалуй,
лучшее, что написано о Корнее Ивановиче.
Сколько пережитых горестей и сдержанной
мальчишеской благодарности всего лишь в одной
строчке: “Он никогда не забывал покормить меня”.
* * *
О, счастье – на рассвете юных дней
Смешить Ахматову, смеяться вместе с ней!
Добрые люди передавали Валю Берестова с рук на
руки, как драгоценную находку. Так Валя попал в
ташкентский дом к Анне Ахматовой, где первого
апреля сорок четвертого года встретил свое
шестнадцатилетие. Анна Андреевна приготовила в
честь этого события бухарский плов с курагой,
подарила Вале блокнот в серой обложке, хвалила
его стихи. “Что рядом с этим любые лавры!” –
писал потом Берестов. В тот счастливый день рядом
с ним был Эдик Бабаев, такой же худенький мальчик
в очках. Он тоже писал стихи и просиживал дни
напролет в университетской библиотеке. Через
много лет Эдуард Бабаев станет профессором МГУ,
выдающимся ученым.
Когда в девяносто пятом году Берестов читал
стихи в американской школе, дети его спросили:
“Сколько лет можно дружить?” Валентин
Дмитриевич ответил: “Мы с Эдуардом Бабаевым
дружили пятьдесят три года”.
Мне верится, что о дружбе двух ташкентских
мальчиков еще будет издана отдельная книга – с
перепиской Бабаева и Берестова, их взаимными
мемуарами. Они успели написать друг о друге.
Вот только несколько строк.
В.Берестов: “Мы с Эдиком и вправду, как в
каких-нибудь романах, стали друзьями на всю
жизнь. Лиза, дочь Эдуарда Григорьевича, в школе
даже написала сочинение “О дружбе папы и дяди
Вали”.
Э.Бабаев: “Уезжая из Ташкента (в 44-м году. – Д.Ш.),
Берестов подарил мне тетрадку со своими стихами,
где были строки об одном из таких вечеров, когда
кажется, что все нипочем:
Вот так идти бы снова
В распахнутых пальто…
Какое-то в этом было немыслимое торжество,
которое, быть может, и есть дружба в настоящем
смысле этого слова…”
Провожая Валю в Москву, Ахматова советовалась с
Надеждой Яковлевной Мандельштам: “Наденька,
кому же нам его отдать, чтоб польза была не нам, а
ему?” Решили, что можно “отдать” Эренбургу.
Когда с рекомендательным письмом в руках Валя
Берестов, одетый в линялый ватник, появился у
Эренбурга, то тут же увидел на стене картину
французского импрессиониста Альбера Марке и
радостно воскликнул: “Какой прелестный Марке!”
Как вспоминал Берестов, от удивления у Эренбурга
трубка выпала изо рта.
Девятое мая 45-го Валя встречает в Москве. Он
успевает записать в дневник: “Просыпаюсь в
четвертом часу… Бегу на Красную площадь.
Светает. Вывешивают флаги…”
Оставим мальчика в этой счастливой поре его
жизни. Впереди будут университет, любовь,
археологические экспедиции, рождение дочки
Марины, академическая аспирантура, недописанная
диссертация о древнехорезмийских терракотах,
много радостей и еще больше – горестей. Но
главные события, кажется, уже случились к тому
дню. Он ощутил себя поэтом. Отец остался живым на
фронте и скоро вернется домой.
И облака белее дня,
И чисты ветра струи,
И зеленеют зеленя
Сквозь дымку дождевую…
Однажды, в конце пятидесятых, по командировке
“Литературки” Валентин Берестов и Булат
Окуджава попали в Вильнюс. Берестову как
археологу очень хотелось до всех дневных дел
тщательно осмотреть древний город, и с вечера он
просил Окуджаву: “Булат, встань пораньше…”
Так родилась песня Окуджавы о веселом
барабанщике, что навсегда пленила меня своей
летней, утренней мелодией: “Встань пораньше,
встань пораньше, встань пораньше, // Когда
дворники маячат у ворот. // Ты увидишь, ты увидишь,
как веселый барабанщик // В руки палочки кленовые
берет…”
Валентин Дмитриевич очень любил эту песню и
считал ее чем-то вроде эпиграфа к своей жизни. Он
говорил: “Те, кто меня хорошо знает, могут
подтвердить, что я всегда старался быть таким вот
веселым барабанщиком...”
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|