Ворота в рай

У Бога надо просить не за себя – за всех, но в том числе скажите: не забывай меня! Так говорят здесь, в Баргузинской долине

Существует, не может не существовать ключ, которым открывается смысл нашей такой суматошной и безалаберной жизни, а с нею вместе и педагогики. Закон, определяющий, почему в одном месте такая тоска, а в другом – такое счастье. Район, куда посоветовал съездить Сергей Намсараев, министр образования и науки Бурятии, оказался тупиковым – упирался в горы. Медведи гуляли по краю села Барагхан. “Неплохое местечко, однако”, – перевели местные учителя. Я огляделся. Над крышами домов витали духи...

Духи в колхозе имени Ленина

Без духов здесь ничего понять невозможно. Они у каждого леса, у горы. Одолел подъем – “брызни”, иначе дух не поймет. Утром – свежезаваренный чай, белую пищу, кусочек мяса. Это делают все – от пастуха до администрации президента Бурятии и народного певца Иосифа Кобзона. Последний, будучи депутатом Агинского национального округа, говорят, дал деньги на строительство храма и устроил местных ребят в престижные вузы, отчего здесь его называют “Кобзонэ” – дух Кобзона и брызгают ему, как небу. Попав в эти края, я тоже так делал. А как же иначе? “Нас окружают неведомые силы, нельзя поступать с ними плохо, – объяснила мне заслуженная учительница республики Елизавета Ачирова, у которой я поселился в Барагхане. – Никто в детстве не объясняет почему. Просто нельзя. Нельзя оставлять мусор у порога – нечистая сила войдет в дом. Нельзя замахиваться на огонь. Не плачь понарошку, а то умрут твои родители. Не ищи легкого пути – замучаешь себя и других. “Сэрэ” – грех”.
Вот на таких заповедях, когда ты еще маленький, объяснила мне учительница, построена народная педагогика, которая у них всегда сохранялась, при любой власти, потому что, ну, горы же все равно оставались. “А здесь люди коренные?” – спросил я. “Со дня сотворения мира жили”, – ответила учительница.
Место, куда я попал, считалось расположенным близко к Богу. Окаймленная хребтами божественная Баргузинская долина. Ученики с учителями обнаружили в окрестностях шестнадцать священных мест. Недавно сюда приезжал представитель Далай-Ламы, и в небе видели три радуги. Поговаривали, тут будет второй Тибет... При этом сохранялся колхоз имени Ленина, памятник которому спокойно стоял на сельской площади, густо усеянной коровьими лепешками, и показывал рукой на горы: верной, мол, дорогой идете, товарищи. Еще раньше здешний колхоз назывался “Гэгэрэл” – “Просвещение”.
Прежний словарь бурятского языка, объяснили мне в школе, морально устарел: не красочный, блеклый, никакого развития не дает, просто читают по слогам. Поэтому написали новый. Уникальный, пока в единственном экземпляре, не знают, где печатать. В старом были: доярка, колхоз, съезд. А в новом букваре – Ворота в Рай. Так называется в окрестностях Барагхана скала с узким проходом, щелью, через которую нельзя пробежать или пройти, а можно только проползти. Если не дал Бог детей, человек должен проползти через эти ворота рая. И люди проползают – и появляются дети.
Об этом “тоото” – родовой знак, встречающийся у дороги. Когда рождается ребенок, плаценту зарывают в землю, и с этого места начинается твоя родина. А не с картинки в букваре. Дальше – имя. В старину бурятских детей называли безобразно: Мышь, Собака, Козел, Навоз – нарочно давали некрасивые имена, потому что жили в юрте, а над ней летал черный дух и забирал детей с красивыми именами. Теперь, судя по барагханским детям, имена более привлекательные: Батор, Бода, Клара, Елизавета... Впереди всегда стоит имя отца, а потом уже дочери или сына. В Барагхане около многих домов можно увидеть коновязь – столб, к которому привязывают коня, и по числу надрезов можно узнать, сколько в семье сыновей.
Сын должен обладать тремя доблестями мужчины: быть хорошим наездником, борцом и стрелять из лука. Пока у нас только одна доблесть, честно признались в школе, – мы борцы. Из Баргузинской долины вышло много борцов, есть мастера спорта. А будет табун – появятся наездники.
Лошадь тоже изображена в новом букваре как святыня. Буряты говорят: все лошади чисты. Еще так: белый месяц, белая пища и чистые помыслы. Звучит, по-моему, намного лучше, чем у Дзержинского.
Праздник белого месяца наступает после второго зимнего солнцестояния. Тогда в Барагхане все празднуют. Выбирают красавицу белого месяца, которая, входя в дом, пропускает впереди себя человека. Это обязательно. То, что человек у бурят на третьем месте, после коня и собаки, пусть никого не вводит в заблуждение. Да, еще вот что сказали мне барагханские учителя: у нас у всех новорожденных детей на копчике синее пятнышко. “А это что значит?” – удивился я. “Не знаем, – ответили, – потом исчезает”.

Интернат родственников

Мне-то показалось, что они тут занимаются синим пятнышком. Ну, как бы ни называть: предназначение, призвание, то, что на роду написано. У всех что-то написано, да мало кто прочесть может.
В Барагхане могут. На стене в классной комнате изображено раскидистое древо родственных связей. “Сколько же колен надо знать на пятерку? “ – спросил я учителя бурятского языка Клару Мангутову, дочь первого председателя колхоза, чей памятник тоже стоит в селе. “Семь колен нужно знать хорошо, чтобы кровосмешения не было”, – ответила. “И ученик знает, как звали прапрапрапрапрадеда?” – “Знает”.
Я проверил, спросив наугад несколько детей и взрослых, включая одного шамана, кто были их предки. На шестом колене некоторые задумывались. Но свой род из одиннадцати имеющихся в Бурятии знали твердо. Учительница Мангутова, например, по мужу относилась к роду баяндэ, а по отцу – к сынгылдыр. Заведующая учебной частью Ачирова говорит, что это и ее род тоже. “Мы, – сообщает, – где-то к четырнадцатому колену оказываемся с ней одного рода, а с седьмого расходимся”. “И вы это знаете?!” Кивают: конечно.
Ребенку, когда у него только сознание пробуждается, мать начинает говорить: я такой-то, мой отец такой-то, отец моего отца такой-то, и ребенок повторяет скороговоркой, как таблицу умножения. А школа закрепляет. И в результате ребенок знает, кто он и откуда. Старики могут в лицо не знать, но спросят, какой род, кто по линии матери отец. А по линии отца? И уже картинка рисуется.
Стоп, сказал я учителям, не понимаю. Допустим, я знаю свои четырнадцать колен. А ваши? И мои знаете, ответили мне. Долина же маленькая.
И вот картинка рисуется, и, кажется, до меня начинает доходить, что это значит в буквальном смысле – на роду написано. И как это можно использовать в воспитании. Когда, допустим, ребенка отправляют учиться в школу и надо решить, в какой класс идти (а их тут три – обыкновенный, выравнивания и опережающий). Или какую лучше выбрать профессию. Или еще важнее: с кем семью строить, чтобы вышло здоровое потомство, – тогда баргузинская родословная приходит на помощь. И люди могут принять более правильное решение, если знают, что на роду написано. И что не написано. Выбор остается, конечно, за человеком, у нас школа так устроена, объяснял мне директор Бадман Эрдыниев.
Я походил по школьному городку. Посмотреть было на что. С первого класса в школе учили на бурятском, с пятого на русском, а с детского сада на английском. Еще имелись прачечная, театр, историко-краеведческий музей, ферма и мастерские, построенные учителями-мужчинами. Месяц работали, сказал один, руки стали длиннее колен. В школьных мастерских изготовлялись ворота для нового дома, кровати на свадьбу, шахматные фигуры. Из сельсовета приходили в школу, просили сделать дверь. В школьном интернате все были родственники. В одной комнате Ломатхановы Оюна и Батор, в другой – Кушеевы Алдар и Булат... Вообще-то они жили с родителями на заимках, ходили оттуда в школу пешком километров пятнадцать в одну сторону. Но когда была распутица, на реке шуга, дети не возвращались на заимку, оставались тут. Комнаты в интернате как бы арендовались: родные вешали коврики, создавали уют. Получался интернат родственников, смягчающий детское одиночество.
Все, что придумывали в школе, было для детей.
В честь гостя директор зарезал барана, и мы посидели за столом с педагогическим коллективом. Народ подобрался интересный: два заслуженных учителя, артисты народного театра, композитор, действительный член Российского Географического общества... Посмеивались: у нас тут, мол, дикость такая, одна надежда на американцев, на совместную программу “Юный фермер”. Американцы, откуда-то свалившиеся в эти края, походили по горам и сказали насчет прогресса: зачем он вам? Вы не понимаете своего счастья. Поэтому пока они тут пребывают в первозданном состоянии. Цветет все, что занесено в Красную книгу. Зимой – двухметровые сугробы и свет от окошек столбом вертикально вверх. В феврале – три солнца. И горы, как на картинах Рериха. “На этих горах, – говорит мне завуч Елизавета, – можно увидеть разные предметы. Я вглядываюсь, вглядываюсь...”

Сталин и Анкл Бенц

На самом деле они сразу, как только мы познакомились, ответили на мой вопрос о том, что определяет и жизнь, и педагогику. Только этот вопрос я не задавал, и они ни на что не отвечали, а просто сказали нечто мимоходом про свое место. А я не то чтобы не поверил, решил, что это образное выражение. Но откуда берется образ? Эта долина Баргузинская, где за одним хребтом садится солнце, из-за другого выходит луна, как театральная декорация. Неудивительно, что в Барагхане – старейший народный театр (напротив памятника Ленину, рядом с давно закрытыми промтоварами). В отличие от последних театр открыт постоянно. Всегда аншлаг. В Доме культуры висит изречение: “Театр – это жизнь. Жизнь – трагедия”.
Впрочем, не только. В Барагхане любят и комедию, в которой участвует все местное население. Есть заслуженные артисты и народные. Ирина Дамбаева, которую я представлю позже, познакомила меня с некоторыми исполнителями. Например, есть человек, который чуть что – говорит “взять на карандаш”, поэтому в селе у него прозвище Карандаш. Другой, хулиган, говорил: ты мне только шепни на ухо – прозвали Шепни. Есть сельчанин Черненко – не из-за внешнего сходства с бывшим членом Политбюро, а просто он черный. Молодого человека с блестящей лысиной все зовут Лениным. И Сталин тоже имеется, Маккензи, Анкл Бенц, Варвар есть – однажды он барана резал как-то по-варварски и сказал: я как варвар – и теперь его все так зовут, представила мне Ирина Дамбаева действующих лиц барагханского народного театра.
Ирина – очень веселый человек, так ей положено по роли, которую играет в жизни. По образованию она театральный режиссер. Любит советские мелодии. Немножко шаманит, может запросто присушить ячмень на глазу. Когда надо, читает молитву столько раз, сколько бусинок у четок. “Сто восемь раз прочтешь, – говорит Ирина, – и все будет о’кей”. (“Читай-читай”, – сказала ей завуч школы Елизавета, когда мы застряли на стареньком “Москвиче” в Баргузинской долине на закате. В воздухе раздавались хлопки – открывался сезон охоты на дичь.)
Ирина Дамбаева ведет уроки театра. Предмет в школе считается обязательным, как и шахматы (большие шахматные фигуры стоят на этажах, и на переменах ученики играют с учителями). Шахматы, объясняла мне молоденькая симпатичная учительница математики, с которой я сыграл партию, развивают у детей логическое мышление. А театр... Ну, на эту тему полно исследований. Они тут, в Барагхане, исходили из того, что дети дважды зажаты – как деревенские и как буряты, которые, понятно, не итальянцы. Вот снять эту закомплексованность, зажатость помогает театр (замечу в скобках, что, по-моему, это им удалось: барагханские школьники не зажаты, как деревенские, и не распущенны, как городские, а раскованны. Двигаются легко, улыбаются открыто, прямо держат голову). “Я учу их, – говорит преподавательница театра, – пусть у тебя рваная рубашка, а ты веди себя, как будто на тебе королевская мантия”.
Ирина вынимает из сумки воображаемую маску, натягивает на себя улыбку, потом стягивает и бросает “маску” кому-нибудь из класса, и Катюша, Дина, Сурена, Андрюша делают то же самое, передавая улыбку друг другу. Складывают ладошки занавесом. Надуваются-сдуваются, как воздушные шары. Слушают комнату, слушают коридор, слушают улицу. Изображают свой самый счастливый день в жизни и самый черный. И из обыкновенной лампочки и пластилина сотворяют человеческую головку. Они демиурги!
“...Аншлаг, амфитеатр, авансцена – мы пока на “а” прошли”, – говорит мне Ирина про первоклашек, которые учатся выходить на сцену, не трогая кулис, владеть своим голосом, уметь падать и вставать после падения.
А что на “я”? К какой роли их готовят в жизни?
Мы с учителями бурятского языка, театра и труда заехали на священное место – Бархан-Уллу. Тоже вроде театра. Ламу послушники-хумараки поднимают на одеялах. Там, на горе, говорят, доспехи Чингисхана. Учитель истории поднимался с учениками туда несколько раз. И мы тоже попробовали подняться. Мужчины развели маленький костер, и мы ходили по кругу, разбрасывая еду и разбрызгивая питье духам. “У Бога надо просить не только за себя – за всех, но в том числе скажите: не забывай меня”, – шепнула мне преподаватель театра. На ветках деревьев повсюду были завязаны белые и голубые лоскутки – сокровенные желания. Учителя приходят сюда перед дальней дорогой. А ученики – перед экзаменами. “Моя дочь, – говорит учительница Дамбаева, – звонит из Петербурга: мама, брызни за нас...”
За всех – за бурят, русских, чеченцев, евреев, эвенков, коренных и ссыльных – Кюхельбекеров, Эдингов, Шандоров Петефи, чьи потомки хранят память об этих краях ссылки и божества. Мы брызнули и выпили за них. И говорили, о чем обычно говорят люди в России, в близком ли, далеком краю. Они тут живут хоть и среди гор и звезд, но не среди ангелов. И начальники над ними те же самые. И земля, говорят, когда-нибудь будет у барагханца земля, которую колхоз возьмет в аренду за арбу соломы, но ведь это еще “как притопчут”, сомневается заслуженная учительница Елизавета Ачирова. Но тем не менее рассчитывай на себя, не падай духом, сохрани королевскую осанку, как выражается преподаватель театра Ирина Дамбаева, веди себя так, будто тебя укусила пчела в нос, а ты даже не поморщился.
Мы вымыли руки в ручье под священной горой. Сто лет назад на этом месте был огромный храм – дацан, где служили пятьсот лам. Их превратили в лагерную пыль. От дацана мало что осталось, останки напоминают большую русскую белую печь. Но люди приходят, завязывают на деревьях лоскутки с желаниями. Молются у суборги – лесного игрушечного детского домика на бревнах, внутри которого горит свечка и лежат конфеты. Я тоже помолился по-бурятски – согнув большие пальцы и сложив ладошки домиком...

Лебединое озеро

Педагогика не определяется расстоянием между учеником и учителем, никто не знает, большое оно или маленькое. В Барагхане вроде все родственники, а ребенок в школе обращается к взрослому “багша-а” – Учитель. А тот как смотрит на ученика, когда раздувает божью искру?
Педагогика не определяется и расстоянием между школой и обществом, хотя, если это расстояние слишком мало, ученика сминает толпа, а если велико – съедает одиночество. Возможно, место воспитания в обществе изображено на картине, которую я видел в школе в Барагхане. На этой живописной во всю стену картине стоят вместе на фоне гор первый председатель колхоза и последний, доярка, в сталинские времена побывавшая в Москве и получившая в подарок полуторку, старая учительница на пенсии, основатель театра... Они из разных времен, но из одного села и нарисованы все вместе на фоне гор и медленно текущей реки. Колхоз развалился, и почему-то эта картина оказалась в школе. “Смотрите, – показали мне на барагханский групповой портрет, – место оставлено, чтобы дорисовать...”
Педагогика также, по-моему, не определяется расстоянием между человеком и горой, в этих краях не покоряют горы, а живут среди них. Но есть несколько мест, на которые ученик должен подняться.
Километровая тропа, тропинка недалеко от школы, по ней ходят с учителем самые маленькие, узнают, как живет лес, рисуют свое древо жизни и отыскивают себя в нем: кто я – стебель или, может быть, цветок?
В пятом классе чистят ручей, в шестом ставят опыт на грядке, в восьмом изучают водный биоценоз на озере Нухэ-Нуур. Удивительно, кругом степь на многие километры – и вдруг озеро, а на нем лебеди-кликуны, которые поют в полете, и клики похожи на звенящие меланхолические звуки труб. Это созвучно характеру бурят, которые, вообще говоря, мечтатели, меланхолики. Легенда об их происхождении похожа на либретто балета “Лебединое озеро”, но с другим концом: дочь неба, у которой человек похитил лебяжью одежду, рожает ему детей, но потом снова превращается в прекрасного лебедя, садится на перекладину юрты и вылетает через домовое отверстие. Муж только успевает схватить ее рукой, черной от сажи, за ноги, но удержать не может. Ангелы должны жить на небе... Мне эта легенда нравится еще и тем, что не была телевизионной заставкой к перевороту.
А в девятом классе они идут в черемушник. Когда-то Барагхан благоухал, утопая в черемуховых садах, но со временем заросли постарели и погибли, остались только островки. Вот дети их восстанавливают, и у двухсот деревьев, говорят, уже проснулись спящие почки.
И так год за годом, пока учатся в школе, дети как бы поднимаются в гору природы, и наступает момент, когда они приходят в святые места. Там, где происходит мысленное очищение пространства. Созерцание прибежища. И призывание поля духовных сил.
В горном дацане я прочел: “Обращаюсь к вам, о наставники духовной традиции и все иные драгоценные учителя...”
C чем? Что лично я вынес из этой барагханской жизни и педагогики?

Перед самым отъездом учителя свозили меня в Баргузинскую долину. Описать это место словами я не в состоянии. Сфотографировал, но пленка не проявилась. Возможно, такие места доступны лишь внутреннему оку. Когда-то здесь жил пророк, это не легенда, его портрет есть в Барагханском музее. Говорят, был удивительный человек. Силой внутреннего духа мог подняться на метр над землей. Предсказывал наше время, рассказывали учителя: что будут беженцы, будут войны. Радио, телевидение – все предвидел. У него было хорошее образование, много путешествовал... Когда пришел его последний час, этот пророк сказал своим послушникам, чтобы семь дней они не заходили в его дом. Но те не послушались. Любопытство одолело их. Заглянули в комнату. И увидели, что он превращается в маленького ребенка.
“Почему в ребенка?” – спросил я учительницу Ачирову, которая рассказывала мне эту историю в Баргузинской долине. И вдруг понял – он проползает через ворота рая. Эта долина с ущельями, каньонами, кажется, подсказывала мне главное, что определяет человеческую жизнь, а с ней вместе и педагогику: почему в одном месте такая тоска, а в другом – такое счастье. Расстояние между человеком и Богом определяет. Если далеко, то такая и жизнь, такая и педагогика. А если это расстояние сокращается...
В Барагхане горели звезды, как фонари на улице.
Фото предоставлены автором

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"