Интеллектуальное оружие

Известный социальный философ Элвин Тоффлер считает, что уже сегодня мы живем в будущем, для которого социализм и капитализм – две стороны одной монеты, вышедшей из обращения

На наш век наложило отпечаток настроение всеобщего разрушения и обновления. Наша жизнь пришлась на то, что древние греки обозначали понятием “подходящий момент” – подходящий для “метаморфозы богов”, смены основополагающих принципов и символов. Уже много поставлено на карту, и каждый из нас может оказаться последней каплей, переполнившей чашу.
                                             Карл Густав Юнг

Перемены Третьей Волны...

Примерно 30 лет назад – время смены одного поколения – в работах самых разных социальных философов была в своих основах сформулирована новая концепция общества и его развития. Авторы концепции работали независимо друг от друга, пользовались разными терминами, имели различные политические ориентации, но в главном их понимание оказалось сходным.
Получили новую жизнь идеи К.Кларка и Ж.Фурастье о трех основных секторах общественного производства – секторе первичном (сельское хозяйство), вторичном (промышленность) и третичном (сфера услуг). Д.Белл рассмотрел историю как процесс развития общества от доиндустриального состояния – через индустриальное – к постиндустриальному. В этом ряду стоит и Тоффлер, прославившийся своей концепцией Трех Волн.
Элвин Тоффлер родился в 1928 году, был профессором Корнеллского университета. Имеет почетные докторские степени по литературе, законодательству, естествознанию. Был одним из штатных экспертов правительства Рейгана по проблемам экономического развития, консультировал министерство обороны. Получил звание офицера Ордена искусств и литературы во Франции и был избран членом Американской ассоциации содействия науке. Автор книг-бестселлеров “Футурошок”, “Третья Волна”, “Смещение власти”, “Война и Антивойна”, “Адаптивная корпорация”.
Представители научного истеблишмента порой демонстрировали сдержанное отношение к Тоффлеру, ставя ему в упрек то, что на деле является его силой и достоинством, – простоту языка. Скажем, патриарх Дэниэл Белл как-то глухо обмолвился о нем как о популяризаторе. Но Тоффлер никогда и не претендовал на статус яйцеголового кабинетного ученого. Он пишет не для научного сообщества. Его читают все, в том числе и те, кого в Штатах называют людьми серьезными.
Вот один пример. Вечером 12 апреля 1982 года в гости к супругам Тоффлерам заглянул генерал Колин Пауэлл. После комплиментов в адрес тоффлеровских книг генерал перешел к вопросу: как, по мнению супругов, будут воевать в эпоху Третьей Волны? Завязался разговор. И в дружеской беседе за чашкой кофе родилось новое понятие “интеллектуальное оружие”, ставшее после войны в Персидском заливе основой официальной военной доктрины США на начало XXI века.

Тоффлеру, может быть, сильнее и ярче, чем другим социальным философам, удалось выразить важную особенность новой социальной парадигмы: устойчивое и нарастающее ощущение того, что мир стоит на пороге больших, невиданных перемен. Речь идет не просто о линейной эволюции, не о постепенном улучшении того, что уже есть сегодня, но о приближении качественно нового состояния общества.
Тридцать лет назад Тоффлер прямо писал: “Мы – последнее поколение старой цивилизации и первое поколение новой. Новая цивилизация сейчас зарождается в наших жизнях. Это явление, обладающее огромной взрывчатой силой, столь же глубокое, как и Первая Волна перемен, вызванная 10000 лет назад становлением сельского хозяйства, или как потрясающая Вторая Волна перемен, связанных с промышленной революцией. Мы – дети грядущей трансформации, то есть Третьей Волны”.

Кто кому покажет кузькину мать?

К середине ХХ века многие социальные философы пришли к тому выводу, что главной чертой господствовавшего типа цивилизации является ее индустриальный характер. Перед лицом этого глобального фактора даже радикальные различия социалистического и капиталистического общества отступали на второй план. Уже в конце 50-х годов Р.Арон писал: “Европа состоит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, но представляет собой единую реальность – индустриальную цивилизацию”.
Тоффлер постигал сущность индустриального общества не из книг. Закончив университет, он проработал пять лет на заводах Среднего Запада “не клерком и не менеджером по персоналу, а на ручной сборке конвейера слесарем-монтером, сварщиком, оператором штамповочного пресса. Я глотал пыль, испарения и дым литейного цеха. Я ощущал жар раскаленного металла при разливке. На моих ногах до сих пор метки от искр сварки. За смену я перебрасывал под пресс тысячи заготовок. Я наблюдал менеджеров, задерживающих рабочих на их местах, и я видел, что за “белыми воротничками” вышестоящее начальство следило не менее жестко, чем те за рабочими. Я узнал из первых рук, как рабочие борются за то, чтобы заработать на жизнь в индустриальную эпоху”.
Несложно догадаться, что уже тогда в душе выпускника гуманитарного факультета, изучавшего Платона, Элиота и рафинированные социологические теории, зародился протест против всей этой индустриальной мегамашины. Через несколько десятилетий Тоффлер сформулирует шокирующую мысль: “Работа – это архаичное понятие умирающего индустриального общества. В постиндустриальном мире не будет никакой “работы” – в основе этой принципиальной и продуманной позиции Тоффлера будет лежать одно переживание, которое сопровождало его все годы: “Я помогал извлекать 65-летнюю женщину из окровавленного станка, который только что оторвал ей четыре пальца на руке, и я до сих пор слышу ее крик: “Иисус-Мария, я больше не смогу работать!”
“Но сегодня, – говорит Тоффлер, – даже когда строятся новые заводы, цивилизация, превратившая завод в храм, умирает. Что ж, многая лета заводу!”
До сих пор человечество пережило две великие Волны перемен, каждая из которых практически упраздняла предыдущие культуры или цивилизации и создавала условия жизни, немыслимые для тех, кто жил раньше. Первая Волна – это аграрная революция. Вторая Волна – становление индустриальной цивилизации. И сегодня новая цивилизация входит в нашу жизнь, но многие пока не различают ее и стараются подавить. Безнадежно. “Третья Волна проникает всюду, она приносит с собой новые семейные отношения, изменения в стиле работы, в любви, в жизни, новую экономику, новые политические конфликты и, кроме того, изменения в сознании. Человечество стоит перед гигантским прыжком вперед.
Главной ценностью цивилизации Первой Волны является земля; киты Второй Волны – это капитал, рабочая сила, средства производства; производительная сила Третьей Волны – знания и информация. Символ первой цивилизации – мотыга, второй – конвейер, третьей – компьютер.

Когда началась (при всех условностях рассуждений о “начале” в подобной проблематике) цивилизация Третьей Волны? Очень недавно. Тоффлер считает символической датой начала новой цивилизации 1956 год.
В 1956 году Хрущев произнес свое знаменитое: “Мы вам покажем кузькину мать!” (В английском переводе Тоффлер цитирует эту фразу так: “Мы вас похороним”; прямой перевод русской речевой фигуры оказался, видимо, непосилен для американского переводчика.) В этой фразе Никиты Сергеевича с гениальной краткостью сформулирован глобальный геополитический диагноз и прогноз: главное противостояние мира – это капитализм и социализм, главный вектор истории в том, что социализм победит и похоронит капитализм.
Но Хрущев ошибся. Он не знал или не оценил того, что 1956-й – это “первый год, когда в Соединенных Штатах “белые воротнички” и служащие численно превзошли заводских рабочих с “голубыми воротничками” – первый символический показатель исчезновения экономики дымящих труб Второй Волны и рождения новой экономики Третьей Волны”.
То, что едва проклюнулось в конце 50-х, через двадцать лет, в 70-е, стало реальностью, потвержденной массой фактов: в сфере услуг Соединенных Штатов теперь обращается больше денег, чем в производственном секторе; количество работников, занятых в производственных операциях в развитых странах, уменьшилось до 12–15%; появился компьютер, резко увеличилась скорость вхождения инноваций в широкую жизнь (если для широкого освоения фотографии потребовалось около 110 лет, для массовой телефонии – 50, то для распространения телевидения, транзистора и интегральной микросхемы хватило соответственно 12, 5 и 3 лет); лавинообразно стала расти ценность и цена информации и знаний; гигантские корпорации потеснились на рынке новыми малыми компаниями (классический пример сегодня – “Майкрософт”); активно разрабатываются новые источники энергии; начался бум нетрадиционных форм духовной жизни.
Все это – передний фронт Третьей Волны.

Каждый следующий час дороже предыдущего

Тоффлер говорит о следующих признаках современного постиндустриального общества:
Информационный капитал. Знания становятся основой экономики. Опровергаются классические, в том числе и Марксова, трудовые теории стоимости. Меняются методы оценки корпораций (в отличие от капитала индустриального общества, где стоимость организации складывается из стоимости зданий, оборудования, товаров, капитал Третьей Волны по преимуществу нематериален).
Индивидуализация. Касается всего потребления и производства. Отмирание серийного производства, массового потребления, массового унифицированного образования.
Работа. Трансформация “труда” в творчество. Отмирание больших объемов массовой и легковоспроизводящейся деятельности, присущей экономике Второй Волны; исчезновение различий между работой и неработой.
Инновационный характер жизни в целом. “Конкурентоспособно только обновляющееся”.
Масштабы. Разукрупнение организаций-гигантов. Тысячи рабочих (служащих), толпящихся в 8 утра у проходной, – отмирающий образ. Вместо больших коллективов – маленькие подвижные команды.
Организация. Взамен пирамидальных, монолитных структур управления Второй Волны ищутся и находятся ситуативные, матричные, сетевые способы управления; управление в рамках временных коллективов, рабочих групп. Сохранение и повышение мобильности работающих групп с одновременным нарастанием гибкости управления.
Инфраструктура. Самое инвестиционно емкое и эффективное направление трансформаций. Предполагает постоянное создание и совершенствование самых разных систем информационной связи (роль которых в экономике будущего не меньше роли дорог в промышленную эпоху). “Электронные магистрали – сердцевина экономики Третьей Волны”.
Ускорение. “Старая пословица “Время – деньги” изменяется в сторону смысла: “каждый следующий час дороже предыдущего”.

При этом будущее соединяет в себе факторы невероятных ускорений (“деньги обращаются со скоростью света, но для передачи информации эта скорость уже недостаточна”) и неторопливость, оно несет в себе черты коттеджной культуры, досугового общества. Главной ячейкой жизни (и, если угодно, работы) людей будущего станет электронный коттедж.
Советская обществоведческая мысль, конечно же, проспала постиндустриальную революцию. Она была уперта в дихотомию социализма и капитализма, что, как мы видим сегодня, вообще химеры. Для постиндустриального общества капитализм и социализм середины ХХ века суть две стороны одной и той же медали (открытый и закрыто-тоталитарный варианты индустриализма). Когда в 1993 году “Литературная газета” поздравила Тоффлера с оправданием его пророчества о крахе социалистического строя и СССР, он твердо заявил, что дело не только и, главное, не столько в этом: “Не следует терять чувства исторической перспективы. Подлинная перемена – это закат индустриального общества. Капитализм и коммунизм были порождением промышленного общества. И если одно из этих порождений потерпело крах, почему вы пребываете в уверенности, что такой же крах не постигнет второе?”

План карцера

Чтобы лучше понять особенности сегодняшнего и завтрашнего дня в образовании, нужно вновь задуматься над сутью уходящей индустриальной эпохи, ибо наша школьная система плоть от плоти порождена ею.
Примерно два с половиной века назад жизнь радикально изменилась. Возникла ньютоновская наука, в производстве стали использовать паровой двигатель, в Англии, Франции, Италии появились первые фабрики. Крестьяне потекли в города. Стали распространяться смелые идеи: доктрина личных прав, руссоистское понятие социального договора, идеи прогресса, отделения школы от церкви, отделения церкви от государства; стали говорить о том, что высшие руководители должны выбираться обществом. В Россию все это пришло тоже, пусть с опозданием на сто – полтораста лет.
Движущей силой перемен был новый способ обогащения – фабричное производство, которое требовало соединения множества элементов и сформировало систему массового производства, потребления и унифицированного массового образования.
“В начале XIX века в Англии первые владельцы шахт, заводов и фабрик обнаружили, что “людей, у которых подростковый период прошел в занятиях сельскохозяйственным трудом или каким-либо ремеслом, почти невозможно превратить в полезные производству рабочие руки” (запись 1835 г.). Массовое обучение, построенное по фабричной модели, возникло как раз в связи с массовой индустриализацией стран Второй Волны.
Основы чтения, письма, арифметики, немного истории и других предметов – все это составляло “явный учебный план”. Однако под ним находился “скрытый учебный план, много более основательный. Он состоял и все еще cостоит в большинстве индустриальных стран из трех “курсов” – это обучение: 1) пунктуальности, 2) послушанию, 3) навыкам механической однообразной работы. Производство требовало людей, во-первых, с проворными руками; во-вторых, безоговорочно и точно выполняющих распоряжения начальства; в-третьих, готовых работать до изнеможения на машинах или в конторах, выполняя скучные и однообразные операции.
Всюду, куда приходила волна индустриализации, детей начинали отводить в школу во все более раннем возрасте, учебный год становился все длиннее, число лет принудительной школьной учебы возрастает. Школы Второй Волны подвергали механической обработке одно поколение молодых людей за другим, готовя из них податливую рабсилу”.
Тоффлер назвал конец XVIII – начало XIX века временем Великой Инкарцерации (от слова “карцер”, т.е. лишение свободы). Тогда преступников сгоняли в тюрьмы, душевнобольных концентрировали в сумасшедших домах, рабочих – на фабриках, а детей точно так же собирали и концентрировали в школах. “Сама идея собирания массы школьников для воздействия на них учителей в централизованно устроенных школах была порождением индустриального гения”.

Генри Форд на борту “Титаника”

Одна из важнейших черт индустриального сознания – это идефикс функциональной специализации. Генри Форд с гордостью писал: “Я установил, что для начатого мною в 1908 году производства новой модели автомобиля требуется 7882 операции. Из них 949 требуют сильных, здоровых, практически совершенных в физическом отношении мужчин; для 3338 нужны обычные мужчины, большая часть оставшихся операций может выполняться женщинами или подростками, при этом 670 могут выполняться безногими мужчинами, 2637 – одноногими, 715 – однорукими, 10 – слепыми, 2 – безрукими”. Аналогичная методология сформировала основы нашей образовательной системы.
Определяется, какое “сырье” (дети, их способности, исходные знания, память и проч.) поступает “на входе” в педагогический конвейер. Далее задаются требования к готовой продукции “на выходе”, определяются те действия, операции, которые необходимо совершить для того, чтобы получить требуемый продукт. Затем совершенно логично утверждается, что для более эффективного и профессионального совершения этих разных операций нужны разные специалисты: один более квалифицированно сформирует знания по химии, а другой – по математике, третий будет освобожденным воспитателем. Определяется необходимый объем операций над материалом, раскладывается по шкалам малых и больших производственных циклов (от расписания учебной недели до учебного плана на 10–12 лет обучения), задается система текущего и итогового контроля и т.п. – педконвейер запущен. Генри Форд был бы в восторге.
Пойдем дальше. Индустриальная эпоха жестко разделила производителя и потребителя. Тоффлер вообще рассматривает это обстоятельство как решающий внутренний признак Второй Волны. “Словно некоторая цепная реакция резко расщепила две стороны нашей жизни, которые до того составляли одно целое; невидимый клин был вбит между двумя половинками человеческой жизни – между производством и потреблением”. Тоффлер справедливо пишет, что так было далеко не всегда и так будет явно не вечно. Этот раскол на потребителя и производителя произошел даже в таких сферах, которые нерасторжимо, интимно связаны с самим существом человека – это его личное здоровье или его образование.
“Здоровье в обществах Второй Волны стали рассматривать как продукт, предлагаемый врачом и покупаемый пациентом, но ни в коей мере не как результат разумной заботы пациента о себе самом (т.е. не как продукт для самого себя). Точно так же стало аксиомой, что образование “производится” учителем и “потребляется” учащимся”.
В такой системе производители всегда готовы предложить свой товар потребителям, но они никогда не позволяют последним вмешиваться в его цеховое производство. “Учительские профсоюзы готовы, кажется, пойти на что угодно, лишь бы не допускать родителей в классные комнаты. Однако равно как проблемы здоровья не могут быть решены без участия пациента, так и образовательные проблемы требуют участия родителей”. Типичный аргумент производителей, адресованный тем, кто, по их мысли, должен просто пассивно потреблять их услуги, гласит: “Но ведь вы не специалисты!” Тоффлер говорит, что этот аргумент хоть и привычен, но абсолютно несостоятелен: “Люди не обязаны быть экспертами для того, чтобы знать, чего они хотят”.
Введенное Тоффлером оригинальное понятие “протребитель” (“производитель для себя”) радикально трансформирует ныне весь экономический и социальный оборот. В частности, в образовании все сильнее слышен голос родителей, все меньше – слава Богу! – мера отчуждения родителей от школы, равно как и растет участие старшеклассников и студентов в запросах на выбор индивидуальной образовательной программы. “Вопрос не в том, какое образование они мне дали, но какое образование я, с их помощью, приобрел”. Единый и предзаданный для всех стандарт остается, но он сохраняет за собой все меньше места в общем объеме образования, высвобождая все больше пространства для самых разных модульных и системных курсов по выбору.
“Дети Первой Волны, начиная с первого проблеска сознания, видели своих родителей на работе. А дети Второй Волны были изолированы в школах и отделены от настоящей рабочей жизни. Сегодня подавляющее большинство из них имеет самые туманные понятия о том, что делают их родители на службе. Кроме того, сегодняшняя молодежь полностью отчуждена от жизни в результате закрепления за ней принципиально непроизводительной, ирреальной роли, причем в период бесконечно растягивающегося взросления. Эта проблема несет за собой юношескую преступность, насилие и психологическое измельчание. И она не может быть решена в рамках Второй Волны, кроме как тоталитарными методами, например, массовым призывом молодых людей на военную службу”.
Безнадежно и быстро устаревает то содержание образования, которое мы тянем по инерции Второй Волны (в России – со времен сталинской инженеризации и, далее, брежневского упоения военно-промышленным глоболизмом). “Любой, кто считает современные школьные программы разумными, пусть объяснит эту разумность 14-летнему подростку. Разделение современных программ на герметично замкнутые многочисленные разделы-предметы не основано на какой-либо продуманной концепции нужд современного человека. Еще менее оно основано на каком-либо видении будущего, понимании того, какие знания и навыки потребуются, чтобы выжить и достойно жить в эпицентре изменений. Оно основано на инерции академических гильдий, неустанно борющихся за бюджет и статус. Все это стандартизирует среднюю школу. Молодежь не получает нужной информации. Программы школ обусловлены жесткими входными требованиями колледжа (у нас вуза. – А.П.), которые отражают требования исчезающего общества”.
Основные реалии, определяющие код индустриальной эпохи, – стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация, централизация, отчуждение, – понятным образом напечатлелись и на школе этой эпохи. Вполне естественно. Не совсем естественно то, что, хотя в большой жизни эти реалии уже уступают напору Третьей Волны, школа пока что пребывает почти неколебимым реликтом индустриалистской парадигмы двухсотлетней давности. Что ж, альтернатива ясна – либо школа успеет поторопиться сама, либо ее так поторопят, что она уже никуда не успеет. Дискуссии по более мелким проблемам, как сказал бы Тоффлер, напоминают споры пассажиров о том, какое кресло кому занять на палубе тонущего “Титаника”.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"