Кристина АНДЕРСОН:
“Я встретила поэта, которому разрешено
проникать в наши души, где мы, может быть, боимся
гулять в одиночку”
Имя этой шведской актрисы и певицы не мелькает
в хит-парадах. Но перед концертами окликают:
“Кристина, здравствуй!” – порою вовсе
незнакомые ей люди, а после дарят любимые свои
книги, ветки листьев, цветы.
А то и просто протягивают руки, почти отвыкшие от
дружеских пожатий.
...Ивновь замирает сердце на сырой подмосковной
платформе, где рядышком тропка, ждущая ее легких
шагов, шепот деревьев: “Кристина, здравствуй” –
точно она вернулась домой, хотя это не так.
Или так?.. Какой путь души предназначен был
девочке, выросшей в тихом лесном домике
благополучной европейской страны и ставшей
актрисой Стокгольмского драматического театра,
чтобы приворожила ее Россия? Тревожная земля, где
сливаются поэзия с трагедией, победы с
поражениями, а надежды – с тоской. Где опасно
неведом любой наступающий день, час, миг...
“Тьмою здесь все занавешено. С крыши струится
вода. Ваше Величество Женщина, как Вы попали
сюда?”
К.А. Рано утром я вышла из дома. Воздух, солнце,
птицы, шум весенних ручейков и чуть-чуть мороз.
Рука ветра подняла меня вверх между землей и
небом. Зеленое, белое-белое, голубое... Рука ветра
поставила меня между подснежниками, березками...
любовью... страстью... и уважением. Положила щеку
на руку ветра и услышала тайну. Ничего не поняла,
но поняла, что все это было важно. Побежала домой,
открыла двери во все комнаты и прошептала: “Я
знаю, где находится... рай. Недалеко от нас. Мы
соседи”. Повела отца, показала ему свое открытие:
вот, это рай. “Похоже”, – кивнул он. Мне было три
года.
Когда я была маленькой, никто не пугал меня
смертью. Она была, как старая подруга, которая
приходит, когда мы устали от длинной и, в общем,
обычной жизни. Но не всегда... Убийства-смерти и
несчастные случаи бывали даже в дремучем лесу,
где я тогда жила. Там лишали друг друга жизни с
помощью охотничьего ружья, особенно осенью,
когда открывалась охота на лося.
Своими курносыми носами мы чувствовали, что у
взрослых большие проблемы, и пытались понять эту
благородную, жестокую, чудесную жизнь. За окном
моего дома шла старая дорога с лужами – она
начиналась ниоткуда и уходила в никуда. И я хочу в
большой мир!
В театре Кристина сыграла немало ролей в пьесах
Мольера, Шекспира, Бертольда Брехта. А душа то
вприпрыжку, то на ощупь вела ее по дороге – туда,
где должны были встретиться и войти друг в друга
сцена и живой мир.
Зла не было. Зла не было, зла не было!.. – так нас
учили, может быть, потому, что нас щадили. И хотя
бы в Швеции его нет, думала я. А зло стояло за
поворотом.
...Безутешные, мы сидели на обочине, дорога моя и я,
а потом, оттолкнувшись от земли, устремились к
небу, преодолели лес, море, степи и остановились в
Безбожном переулке в Москве, у поэта, который
пережил и зло, и глупость и всегда пел свои песни
для всех.
И еще раз рука ветра подняла меня вверх: я стояла
лицом к лицу с искренностью.
Это и для самой Кристины тайна: чем позвал ее, не
понимавшую по-русски ни слова, голос далекого
поэта. Словно то был голос свыше или
глубоко-глубоко изнутри. И мелодия ее
единственной дороги.
Песня была о короле, который идет на войну, я
услышала ее в Австрии. Побежала домой, в Швецию,
приоткрыла двери, прошептала: “Я встретила
поэта, которому разрешено проникать в наши души,
где мы, может быть, боимся гулять в одиночку. Его
зовут Булат Окуджава, и я буду его петь”.
Шел 1976 год. Тяжелый плотный занавес со стороны
советской державы раздвигался редко и неохотно.
Имя русского поэта отныне не сходит с уст
Кристины, не говоря ее соотечественникам
решительно ничего. Сомнений нет: именно ей
счастливо суждено открыть и показать всем
“зеркало, глядя в которое видишь себя и мир” –
так она ощущала Окуджаву тогда и ощущает теперь.
И, доверившись ветру, что подхватил и несет ее,
молодая шведская певица, уже известная у себя на
родине как исполнительница песен Брехта,
начинает долгое, сложное, завораживающее и
полное неожиданностей путешествие к Булату –
как назовет она позже свою концертную программу
и пластинку. Выступления Кристины Андерсон,
какое бы им ни выпало место и время, – всегда
исповедь. Исповедь души – дороги, влившейся в
поэзию Окуджавы, которая для нее воздух и хлеб,
природа и Бог – так она говорит, думает,
чувствует и поет. Тайна оборачивается
откровением.
И надо ли объяснять, что за всем этим труд и пот,
воля сильного характера, но и “тонкая кожа”. А
еще встречи с множеством разных людей, порою
встречи-сюжеты, как это непременно в путешествии
и бывает.
Журналист Мальколм Диктелиус, впоследствии
работавший в Москве, познакомившись с Окуджавой,
наверняка рассказывал Булату Шалвовичу, как
однажды ранним утром в незапертый номер
гостиницы, где он ночевал, влетела неизвестная
молодая женщина. Мальколм еще спал. “Простите,
мне сказали, что вы понимаете по-русски, – она
легко присела на край кровати, – скажите, о чем
это?” В полной уверенности, что ему это снится,
Диктелиус машинально взял протянутый листок и, с
трудом разлепив веки, пробормотал: “Плачет
девочка – ее шарик улетел...” Он зевнул и вдруг
замер, наткнувшись на сияющий, точно в ожидании
чуда, взгляд незнакомки. Она тотчас же вскочила:
“Спасибо, мне пора”. “Но шарик вернулся!..” –
крикнул он ей вдогонку и внезапно понял, что это
не сон.
Они стали работать вместе. Диктелиус удачно
перевел несколько текстов, но вскоре вынужден
был отступить: ведь он журналист, а не мастер
перевода. Другое дело Ханс Бьёркегрен,
переводящий запрещенного в России Солженицына!
Тут уже настала очередь замереть Кристине: речь
шла о самом крупном в Швеции переводчике с
русского. На этот раз она в течение нескольких
часов сидела, не сводя глаз с телефонного
аппарата, не решаясь набрать нужный номер...
Бьёркегрен согласился сразу.
Третьим переводчиком стал Ларс Форсель.
Первая пластинка песен Окуджавы в исполнении
Кристины Андерсон вышла в Швеции уже в 1978 году.
Успех – что это такое: автографы, аплодисменты,
поклонники? Или, как в случае с Кристиной, письма
с вопросами о смысле жизни, на которые не знаешь
ответов, но, быть может, их знает тот, чьи песни
она поет?
– О, если эта женщина еще раз произнесет “Булат
Окуджава”, то пусть она оставит нас в покое – мы
его пригласим! – улыбались в Стокгольме те, от
кого это зависело, и слово свое, надо сказать,
сдержали. Не обманул и министр культуры Швеции, к
которому Кристина обратилась в минуту отчаяния.
Увы. Мы-то с вами не шведы, а потому хорошо знаем,
что означали понятия “невыездной”,
“полуневыездной”, не переводимые ни на один
язык, в недалеком прошлом.
И тогда Кристина сама “летела на руке ветра” в
московский переулок Безбожный к автору
гениальной – как утверждал ее учитель русского
– “Молитвы”.
– Вначале эта песня называлась именно
“Молитва”, но название было изменено на
“Молитва Франсуа Вийона” – в советское время
люди не нуждались в каких-либо молитвах. Бога,
которого не было, еще и отменили для большей
уверенности. Но в 80-е Булат сказал мне: “Теперь
называй Франсуа Вийона только “Молитвой”,
Кристина. Это моя молитва и всегда была моей”.
“На-власт-во-ваться всласть!” – первая фраза,
которую я выучила по-русски. Мы с учителем ходили
и ходили по улицам, и я повторяла, повторяла за
ним эти трудные, эти непонятные, невозможные
слова, которые, конечно, никогда не смогу
выговорить... А теперь я их пою.
С неожидаемой жесткостью в голосе – будто бы не
по-окуджавски – звучит в ее исполнении строка
“Господи мой Боже, зеленоглазый мой!” Но
интонация удивительно точна.
Когда Кристина поет, она всегда смотрит в глаза.
Всем и каждому в отдельности – будь это
маленькая комната подмосковного Дома-музея
Окуджавы, большой зал Политехнического или
Трубная площадь. Ее взгляд уносишь с собой и
хранишь.
– Пришел 1990 год, и Булат пришел ко мне в Швецию!.. С
Ольгой, женой. Я встречала их, о, какой это был
момент!.. И мы выступали вдвоем в Умео – это
маленький город, но для Швеции он большой, а потом
в Стокгольме был один концерт, и еще один... Я так
боялась! Как в детстве, когда находишь первую
ягоду или первый цветок, несешь взрослым, а они
равнодушно посмотрят и отвернутся, это такое
горе!.. Но Булата поняли у нас, его приняли. Даже
моя мама сказала: “Какой человек, какой поэт!”
В зале было много русских и много вопросов о
перестройке, о России. Когда Булат произнес: “Мы
были больны”, вдруг раздались смешки. “А теперь
мы в реанимации”, – продолжал он, и стоял уже
хохот. Стало так страшно. Но Булат был спокоен:
“Если кого-то из ваших родных смертельно ранят,
вы тоже будете хохотать?” Он так просто и так
строго это сказал – и стало тихо-тихо. Я этого
ни-ког-да не забуду! Он защищал Россию и тех, кто
остался там.
“...Но из грехов своей родины вечной не сотворить
бы кумира себе” – есть в “Песенке о Моцарте”.
Мне как человеку, которого жизнь как-то берегла,
было трудно понять глубину этих слов. И тогда
Булат подвел меня к окну – это было в Безбожном –
и показал: “Видишь, Кристина, окно в доме
напротив – там живет человек, который убил моего
отца”. И опять стало тихо-тихо, и в тишине я
услышала: вздыхает Бог...
Я думаю: он маленький, но очень большой помощник
Бога, Булат. Зло крадет наши души. Иногда оно
кокетничает с нами, и мы заискивающе улыбаемся. В
России много поэзии, но и много тяжелого. Я бы не
хотела, чтобы моя мама жалась в метро, продавая
сигареты или что-то еще, как старые матери в
Москве. Россия похожа на этих матерей, которые
прячут в себе свою жизнь, свою прошлую силу и
любовь.
Меня позвали сюда песни Булата, которые никуда не
ушли и не уйдут, как моя старая дорога и высокий
ветер над ней. Я слышу его...
Кристина, здравствуй!
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|