Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №69/1999

Архив

Тихий день для простых истин и ясных слов

3 октября, воскресенье

У могилы на Востряковском кладбище разговаривали негромко: “А вы откуда?” – “Из Забайкалья...” – “А вы?” – “Из Краснодарского края...” – “А вы?” – “Из Тульской области...”
Словно вся учительская Россия сюда своих полномочных посланников направила. Еще час назад незнакомые – все были очень родные. Магия места. Магия личности. С черного камня улыбался живой Симон Львович. Казалось, что улыбался.
Еще говорили:
– Непременно расскажите подробно в газете об этой встрече. Столько учителей из всех уголков страны хотели бы сейчас быть здесь с нами, но жизнь такова, что желание их невыполнимо. Они душою здесь. Расскажите же, как здесь было прекрасно. Было прекрасно нам вместе с ними...
А было так.
Был тишайший день бабьего лета, какого давно уже не было в Москве. Солнце пробивалось сквозь густые ветви, плечам становилось жарко. Ветви чуть-чуть шевелились от легкого ветерка, и вниз, с шорохом нежным, падали листья – березовые и кленовые. И могила Симона Львовича была в цветах.
Бард Владимир Щукин снимал с плеча гитару и пел. Пел те песни, которые любил когда-то слушать Симон Львович. Кто-то подпевал.
Владимир Щукин пел слова, сочиненные Мариной Цветаевой:

Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.

Он сказал замечательно:
– В каждой человеческой судьбе есть два рождения. Первое – когда ребенок приходит на землю. Второе – когда человек уходит с земли. Это тоже рождение. Это рождение в вечность. Симон Львович сейчас слушает нас – оттуда, из вечности.
И еще он пел на стихи Мандельштама:

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять,
Все большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.

Это очень важно. Детство – это самоценный мир. Это жизнь, а не подготовка к жизни. Об этом писал Симон Львович. “Только детские думы лелеять”. Человек, сумевший возвратиться в детство, постигший его великое знание, живет по-другому. Ему становятся ведомы тайны мира, закрытые для взрослого человека. Он чувствует прекрасный ритм мира. Слова высоки, да. Но без высоких слов в педагогике не обойтись, еще писал Симон Львович.
Взрослый человек сомневается – можно ли петь на кладбище? Взрослый человек на кладбище тоскует и отчаивается. А ребенок говорит – можно. Среди нас там, у могилы, были дети. И время от времени они устраивали веселую кутерьму. Потому что для них нет смерти. Потому что смерти нет вообще.
Было очень трудно три года назад. Было не ясно, что ждет нас впереди. Сейчас Артем Соловейчик говорил: с каждым годом эти дни становятся все светлее и радостнее.
И понятно, почему. Жива газета Симона Львовича. Она растет, она развивается. Она нужна многим-многим, о чем говорят чудесные письма, приходящие в редакцию. Это живой след Симона Львовича. Он не оборвался три года назад, он не обрывается этой осенью, тропинка теряется за горизонтом.
Кто-то прочитал Пастернака:

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

Я всегда считал, что не следует слишком часто цитировать стихи. Что это бывает от неумения написать толковую статью, от непрофессионализма, от наивной восторженности. Но нынче особый случай. Ведь когда люди вместе читают стихи? Когда вместе поют? Тогда, когда возникает момент ясности, момент общего прозрения. Отступает суета, забываются сиюминутные хлопоты и заботы, и отчетливо ощущаешь глубину мира.
И еще. Стихи, которые мы читали 3 октября, пронзительны, они устраивают с жизнью прекрасную перекличку, отзываются на судьбу. Судьбу Симона Львовича Соловейчика. Нина Грантовна Соловейчик вспоминала людей, которые помогали Симону Львовичу в молодости, говорила об истинной интеллигентности. И я вдруг понял, что тропинка, теряющаяся за горизонтом, в будущем, точно так же теряется в прошлом. Это эстафета, без которой жизнь бы на земле давным-давно погибла. Участвовать в ней – великая награда. Но участвовать сознательно. В “Часе ученичества” С.Соловейчик писал: “Все великие педагоги говорят в общем-то одно и то же, все утверждают одни и те же гуманные истины, ведут из века в век одну и ту же борьбу. Но каждый... вновь обращается к истинам, провозглашенным сто или двести лет назад, вновь доказывает их, приводя новые аргументы. И ему приходится так же трудно, как и его предшественникам”. Это строки, открывающие глаза. С этими словами нужно встретиться, прийти к ним.
На Востряковском я еще раз убедился: таких встретившихся много...
А потом было чаепитие в редакции, в старом ее помещении. Там, где газету делал Симон Львович. И снова било солнце в окно. И снова было тихо. Тихо, несмотря на то что за окном, через дорогу, шумел Дорогомиловский рынок. Это была какая-то внутренняя тишина, потребность тишины. Два дня Соловейчиковских чтений было шумно, суетно и прекрасно, и вот захотелось покоя (того, пушкинского “покоя”). Чтобы как бы отстраниться и понять смысл происшедшего. Связать концы и начала.
Говорили о том, что идея школы Соловейчика, использованная при организации нынешних чтений, очень плодотворна. Снова говорили о школе. О чиновниках – но не злым, не яростным словом поминая их, а сожалея, что вот они такие. Почти жалея. Алексей Иванович Быхов из подмосковного Пущина рассказывал о своем семейном детском доме, где он собрал одиннадцать детей – белых, черных, желтых. Рассказывал о том, как они живут – трудно и радостно. Ольга Николаевна Степанькова предлагала открыть рубрику “Близнецы” в “Родительской газете”. Умно обосновывала свое предложение. Делать ей это было нетрудно – сама вырастила братьев-близнецов, о которых мы услышали несколько веселых историй. Смеялись до упаду. Виктор Михайлович Шаталов все показывал мягкую игрушку, купленную для правнучки. До донецкого поезда оставалась малость, а уходить – и это было заметно – не хотелось. Как не хотелось этого всем.
– Покажите нам кабинет, где сидел Симон Львович, – попросили Артема.
И вот уже все стояли в этом легендарном теперь кабинете. И все не могли разойтись, все договаривали друг другу самые важные слова...
Вы замечали, в золотой осени, в этом предчувствии скорых холодов и замирания жизни есть какая-то итоговость. Хочется перебрать книги, навести порядок в письменном столе, пересмотреть старые фотографии. Написать что-нибудь ностальгическое. И из Пушкина пели на кладбище: “Печаль моя светла”.
Праздник, который кончился, – это всегда грустно. Все разъехались. Нужно бороться и работать. Тянуть воз жизни туда, за горизонт, стараясь не угодить в канаву.
Но мы запомним эти дни.

Александр ПАНФИЛОВ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"


Рейтинг@Mail.ru