Каждый имеет право на воскрешение

Народный архив уникален, такого не было в СССР, не было в дореволюционной России, нет ни в одной из крупных архивных держав: мы собираем документы обычных рядовых людей. Наш архив – первая ласточка; я уверен, что со временем таких архивов будет много.
Десять лет назад, когда мы только начинали, я был просто одержим идеей, что каждый человек имеет право на память о себе, на то, чтобы остались какие-то следы его существования, его пребывания на земле. Не я это придумал. Известный философ, библиограф и архивист ХIХ века Николай Федоров, под влиянием идей которого были Циолковский, Толстой, Достоевский, считал, что любой человек имеет право на воскрешение. Причем осуществить это возможно и необходимо не где-то там, абстрактно, а здесь, на Земле.
Лет тридцать назад началась у нас дискуссия об архивах, музеях – что надо сохранять для потомков и почему. Одни говорили: сохранения достойно лишь то, что интересует государство и что оно фиксирует, – документы политических деятелей и чиновников высших рангов. Остальным можно пренебречь, потому что все это так или иначе отражается в указах, постановлениях, инструкциях, принятых наверху. И действительно, бюрократическое государство так устроено, что вся информация стекается наверх, а потом оттуда спускается с уровня на уровень иерархии.
Но историк в отличие от чиновника прекрасно сознает, что передаваемая как вверх, так и вниз информация очень сильно преобразуется, меняется порой до неузнаваемости в угоду самым разным интересам; так что, сохраняя только эту “верхушечную” информацию, мы сохраняем лишь иллюзии власти – то, что она хотела видеть и хотела сделать; информации о реальном положении дел тут практически нет никакой.
И был в дискуссии представлен принципиально иной подход: надо сохранять как можно больше, все, что можно, от первых шагов человека, его первого взгляда на другого человека, их общения – во всем этом начинается история.
Почему эта дискуссия возникла именно в шестидесятые годы? Подросло сплошь грамотное, получившее неплохое образование поколение людей, привыкших читать и излагать свои мысли письменно. И рванул поток документов личных и от личности исходящих. Вал писем захлестнул печать и все мыслимые инстанции. Жаловались, протестовали, предлагали, поддерживали. Не совсем понятно было, что теперь со всем этим делать. В специальных органах появились специальные люди, которые все эти письма читали; потом их просто уничтожали. На самом деле материал в этих письмах совершенно бесценный...
Потом началась перестройка. Возникло движение за то, чтобы открыть все архивы, и КПСС, и спецслужб, открыть полностью, чтобы никаких этих подлых тайн больше не осталось. К сожалению, сегодня все возвратилось на круги своя, а тогда – тогда была эйфория. На ее волне и был создан первый в нашей стране негосударственный архив.
Мы собирали свидетельства образования многих партийных групп и общественных движений. Понимаете, не документы уже сложившихся, занявших свое место в обществе политических образований, а тех, кто еще в зародыше, кто завтра погибнет, распадется, а на его месте образуется нечто новое – уловить сам момент общественного брожения и кристаллизации.
Но главным с самого начала стали для нас личные архивы: письма, дневники, фотографии, записи семейных расходов – со всем этим к нам потянулись люди после первых же публикаций об архиве. У нас появилась возможность попробовать реализовать свою идею: собирать документы о повседневной жизни простых людей.
В принципе каждый человек проходит через две стадии отношения к таким бумагам. Пока он молод, все эти документы нужны ему как часть чего-то, что принадлежит ему лично, часть его личной собственности, чтобы подтверждать свой социальный и человеческий статус; поэтому он все это и сохраняет. История личности и история общества в этом схожи, с историей общества происходит то же самое: мы все время осмысляем, кто мы такие и какие у нас есть доказательства, что мы именно такие. А что-то точно так же сознательно-бессознательно уничтожается, изгоняется, вытесняется из памяти. Заботимся мы, чтобы в глазах потомков выглядеть так, а не иначе, им всегда немного не так, как на самом деле.
Но годам к 60–75 вся эта самоцензура начисто уходит, и уже вроде бы все равно, что подумает внучка, прочитав это письмо или увидев эту фотографию. Человек задумывается, что же после него останется в этом мире. Остаются вот эти письма, дневники, старые бумажки, сохраняющие отпечаток твоей личности. И куда с этим всем? Много раз объясняется детям, как все это важно и необходимо сохранить.
А потом человек уходит, остаются коробки со всем этим барахлом. В наших квартирах, где коляску поставить некуда. Но ведь и дети хотели бы последнюю мамину просьбу исполнить, и у них рука не поднимается просто на помойку выкинуть, хотя рано или поздно этим и кончается. Но прежде они попытаются вручить все это нам.
А мы уже 2–3 года ничего не принимаем.
Я это к тому, что наш архив без новых поступлений никогда не останется, была бы возможность принимать...
Материальное положение наше сегодня просто катастрофическое, хотя сам факт, что мы десять лет выжили и как-то еще продолжаем жить, – великое дело. У нас когда-то работали 60 человек, включая студентов; сегодня работают пять-шесть человек, пришедшие в самом начале из архивной системы, в основном пенсионеры. А ведь объективный интерес общества к нам не упал, люди до сих пор приходят, приносят, просят: возьмите. Технические возможности реализовать наши идеи практически безграничны. Все упирается в деньги...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"