Очень здоровое дикарство

Малколм Макдауэлл признает только природное начало и продолжает бороться с цивилизацией

Известный российскому зрителю по историческому бестселлеру Карена Шахназарова “Цареубийца”, Малколм Макдауэлл недавно предстал перед нами в одной из лучших своих масок – в фильме “Помешанный”, показанном по каналу РЕН TV.

– Итак, вы говорили, что просто не в состоянии сыграть положительного персонажа. Скажите, а вы на самом деле злодей? Или, напротив, настолько положительны, что вам неинтересно являться таковым перед зрительскими очами?

– Весь этот вопрос, простите меня, сплошная надуманность. Кто там из нас плохой, кто хороший. Чушь какая-то. Мне всегда была близка дарвиновская концепция происхождения человека. Мне нравилось выискивать в ней здоровое природное начало. Нет ведь существа более счастливого, страстного и искреннего, чем животное. Это ведь все амбициозные пережитки девятнадцатого века – разговоры о научно-техническом прогрессе, об интеллекте. Или об искусственном интеллекте. Меня поэтому раздражал Герберт Уэллс с его фантазиями. Было непонятно, зачем нужно что-то придумывать свыше того, что отпустила природа. Я люблю дикарство. И считаю, что любая попытка пресечь его ведет к стерилизации человека. Стерильный гомо сапиенс никому не интересен. Это все, конечно, не ответ, почему я играю злодеев. Я всегда хотел играть кого-то, кто выступает против цивилизации.

– Давайте вспомним вашего Башмачка – императора Калигулу! Я не хочу вдаваться в эпоху, полную исторических особенностей. Просто по-человечески хочу спросить: не был ли злодеем ваш герой?

– Нельзя давать характеристику персонажу, тем более известному, не учитывая примет времени, которое заключало в себе его жизнь. Это просто безграмотно. То же самое, что просить в магазине корм для животных, не уточняя, какому именно животному он предназначен.

– Довольно странное сравнение.

– Зато точное. Так вот, в эпоху Калигулы все, что происходило вокруг, все, что вызывает у нас, современников, ужас и отвращение, – было совершенно закономерно. Просто форма оказалась непривычной для нынешнего глаза. Все натуралистические съемки внушают гораздо большее отвращение, чем вид нынешних молодых наркоманов. Вы полагаете, они лучше? Они не так ужасны? Не так опасны? Вы думаете, времена Калигулы отличались меньшим разгулом нравов? Ничего подобного. Просто люди тогда были чуть ближе к животным. И это накладывало отпечаток на форму их страсти. Чувства были более оголтелые и в то же время более искренние. Цивилизация не поставила людей ближе к Богу – напротив, отдалила от него.

– Скажите, снимаясь в “Цареубийце” Карена Шахназарова, вы вкладывали, конечно, определенный смысл в этот образ? Однако это чужое кино. Чужая история. Что-то связанное с вашими предыдущими рассуждениями в облике Юровского было?

– Нет, там все иное. Но опять же, уверяю вас, не существует чужой или своей истории. Несмотря на разность менталитетов, люди схожи, как игральные карты. Человек не меняется. Он отличается от себе подобного лишь повадками да пристрастиями. А это, поверьте, не такая уж большая разница. Мне был интересен не столько образ убийцы последнего из русских царей, сколько сам русский царь. Я думал, отчего его убили. Отчего он позволил это сделать.

– Позволил сделать?

– Да. Он оказался слишком либеральным. Он из государя превратился в человека. Не его вина в этом. Вина истории. Она утратила закономерность развития. Позволила царям превращаться в слуг. Нет, царя, конечно, можно убить. Но нельзя затащить в ловушку. Вот она, мысль: чтобы этого не случилось, он должен оставаться злодеем.