Страна, которой нет. Страна, которая есть

Из слов можно построить башню до неба, из слов можно связать аркан для человеческого сердца, да и вообще чего не сделаешь со словами... Но у каждого слова и понятия есть свое время, свой полдень, когда его значение – самое глубокое, когда его сила особенно велика, а есть и времена слабости или даже обмана. И в рубрике «Полуденные монологи» мы попробуем самыми разными путями – притчами, рассказами, вольными размышлениями – испытывать силу и честность старых слов и понятий, хотя, наверное, по-настоящему это испытание не для слов, а для нас самих.

Ни один корабль так и не отправился на ее поиски, но многие нашли ее не сходя с места, другие прокляли, третьи до сих пор испытывают ностальгию, а есть и те, кто утверждает, что все мы жили в ней больше семидесяти лет...

Всегда есть место рассуждению о высоком, всегда есть место разговору о низком, всегда есть место тексту об утраченном – так начинал почти любой разговор Евгений Васильевич Кротов, школьный учитель и музейный работник, которого мы очень любили где-то на границе 70 – 80-х годов.

Кротов собирал вокруг себя восторженных юношей и девушек, водил их по Москве, то дневной, то ночной, распространялся о своих приятелях – писателях и художниках, живших, кажется, повсюду, крутил романы, где-то по роману в два месяца, в общем, был рядовым наблюдателем за временем, полуинтеллигентным-полубогемным советским русским – не из тех, кто пишет и издает книги, не из тех, кто паразитирует на чужих удачах и откровениях, а где-то посередине, устного слова мастер, необычных ситуаций постановщик.

Ведь на дворе стояло славное время, напоминавшее перелом от лета к осени, когда уже никакой ярости, жары, порыва, страсти и идеологии, но и о распаде, гибели тоже ничего не напоминает; ни желтых листьев, ни грязи под ногами, мелкий дождичек время от времени из вполне пока прозрачного неба.

Да, Россия в начале последней четверти уходящего века еще была великой страной, и Кротов наслаждался этим величием. Помню, Ира Лебле что-то заявила ему про красные тряпки, флаги то есть, которые висели на улице, – фронда, восприятие мира по принципу мы/они было тогда в моде, как и пристрастие к британскому року, оно вводило в круг чуть более веселых, чуть более развязных и разнообразных знакомых; но на высказывание о флагах Кротов отказался реагировать согласно логике ситуации, правилам субкультуры, он надулся и от Рижского вокзала до гостиницы Северной (мы гуляли куда-то в сторону Марьиной рощи) шел молча, ему это было несвойственно; и повисла неловкая пауза, все мы поняли, что Ирина сморозила какую-то глупость, и не знали, как загладить. Кротов же мрачнел и мрачнел, а потом заявил, что ему-де с нами не по пути, он желает в детском парке в одиночестве покурить. Мы его не отпустили: “Евгений Васильевич, Евгений Васильевич, как же так, не обижайтесь, она не со зла” – он знал, что не со зла, и все-таки очень расстраивался.

В парке мы расселись на двух скамейках, и Кротова понесло. Кажется, в тот вечер он все нам объяснил. И про то, как невыносимо жить в слабой стране, и про то, как легко растерять чувство национальной гордости, и про то, что большевики наделали с Россией, но насколько все-таки это был великий порыв – революция, какое впечатление она произвела на остальной мир. “Главное же, главное, – говорил Кротов, – какими бы ужасными или смешными ни были детали нашей повседневной жизни, какой показухой ни казалась бы кинохроника или газетные фотографии, это прекрасно, что нас уверяют: с добрым утром, товарищи. Гораздо хуже, когда все друг другу господа и никому до вас нет дела”.

И Кротов рассказал нам простую историю. Историю о человеке, который решил, что его соперник прав.

Жил-был в старинном городе в достославные времена, когда рыцари еще сражались на шпагах, а короли усердно молились в церкви, некий персонаж. Он был занудой, этот провинциальный дворянин дурных манер. У него не было нормального детства – нещадно колотили родители, не было юности – она вся ушла на бесплодные размышления о несовершенстве мира, над ним смеялся каждый, даже ленивый ворчун, и он научился хорошо драться – на шпагах и без, однако так и не научился вести себя за столом.

И только одна особенность отличала NN от остальных выходцев из той же местности, тех же времен. Еще в отрочестве он слышал некую легенду, что где-то за морями, за горами есть страна, где люди должны, обязаны быть счастливыми, это их гражданский долг. Он изучил географию и историю, он читал Страбона и Фукидида, он знал все о Гиперборее и Атлантиде, он дрался на дуэли только тогда, когда смеялись над его увлечением, зато убивал всех соперников с первого удара и положил таким образом кучу народу, он почти разорил свой дом, дети его умирали с голоду и жена рыдала. NN, однако, не обращал на это внимания. Он собирал деньги и людей, он готовил огромное путешествие, экспедицию на край света, туда, где люди обязаны быть счастливыми. И, как ни странно, у него появилось множество единомышленников, мужчин и женщин, толпившихся на верфи, где строили корабли, пропагандировавших благородную цель и сам замысел, бравших в долг на собственные исследования, услуги картографов и расспросы моряков по тавернам.

Эта компания отличалась серьезными лицами, нелепыми одеждами и пафосными песнями. Со временем у них появились свои герои, свои негодяи, свои книги и карты. И они представляли землю совсем не такой, какой она была на самом деле (“Хотя какова она на самом деле, кто из вас знает?” – тут Кротов ухмыльнулся и подмигнул Ире Лебле).

Даже тем, кто с самого начала издевался над планами NN, его идея начинала нравиться: вдруг у них, искателей счастья, что-нибудь да получится. Дело в том, что со стороны реальность в районе стройки выглядела как бы смещенной, заманчиво и интересно – вон обычные доски драят, зато как увлечены.

Однако проявились и ропот, неудовольствие. Первыми стали роптать самые заядлые сторонники авантюры. Им надоело, что предприятие все больше обрастало организацией, вокруг верфи выстроились охранники, рабочих, занятых на строительстве, часто не отпускали даже перекусить. Корабли снаряжались день и ночь, казалось, все уже готово к плаванию, но ни единое судно не вышло из гавани. То обнаруживались пробоины, то дули неподходящие ветра; наконец нашелся один смельчак, который заявил, что хочет быть счастливым сейчас же, прямо на стройке, и вовсе не надо для этого куда-то плыть. К нему прислушались. У него появились сторонники. Они мутили народ, и их всех забили камнями.

Глядя на такие дела, NN то злился и отдавал распоряжения о карательных мерах, то впадал в меланхолию. В конце концов его стали убеждать, что и страны-то такой, разумеется, нет, а если даже есть, то она выглядит отвратно, как скотный двор, искать ее – богопротивное дело, и народу из-за его замысла полегло видимо-невидимо, и живут его работники, недавно еще воодушевленные мечтой о несбыточном блаженстве, хуже самых последних свиней. И сам он, дескать, держится только оттого, что в его провинциальном поместье открыли источник святой воды – управляющий продает паломникам воду (обязан был даром отдавать, как всякий уважающий себя христианин) и шлет деньги. А иначе бы разорились все давно.

С годами ропоту не прибавлялось, только все чаще даже самые ревностные кораблестроители шутили над собой, травили анекдоты, засматривались на жизнь обычных обывателей: и молока, дескать, у них больше, и мыла, а корабли – что корабли? – так же не готовы к отплытию, и погода – что погода? – над морем те же темные облака.

Тут он и появился, некий проповедник, доходчиво объяснивший всем и каждому, что романтики-де стремятся на поиски ада, а жизнь человеческая должна быть крестом и подвигом воздержания, и счастье здесь вовсе ни при чем, так повелось.

NN послушал проповедника, послушал и сдался. Принес покаяние. Заявил, что теперь будет жить как все – без сказок и мечтаний, спокойно и трезво. Друзья его оставили, красивые девушки отправились танцевать по тавернам, но жена приняла домой, и дети были рады.

Однако вскоре выяснилось, что все обычные люди в своих обычных домах тоже имеют свои маленькие желания, и эти желания скрашивают их быт. Наш же герой маленьких желаний не имел, и все валилось у него из рук. По уши в долгах, он стал думать, чем бы ему заняться, но ни ума, ни воображения не осталось. Больше того, ему снились чужие сны, и наяву он перебирал чужие возможности, как перебирают колоду карт. Жена умерла, дети поносили отца на чем свет стоит. В конце концов у него открылась странная болезнь – он стал гнить и разваливаться на части. Тогда – deus ex machina – явился ангел и объявил, что этот человек был создан только для того, чтоб рассказывать современникам о возможности другой, запредельной жизни, но не вышло у него ничего, да и сдался он прежде времени, а так, в качестве стандартного обывателя, никому он не нужен – ни Богу, ни демонам. Посему память о нем будет стерта из книги жизни.

То-то же, усмехнулся Кротов. Красивая аллегория, но поверхностная. Что поделаешь, средневековый жанр. И мы отправились гулять дальше....